ЧЕЛОВЕК В ЗЕРКАЛЬНОМ СКАФАНДРЕ

1.
Когда с манёврами покончили и запустили маршевый, я ещё раз проверила пассажирские капсулы, а затем вызвала капитана:
— В «холодильнике» порядок, жду ваших распоряжений!
— Отдыхайте.
— Товарищ капитан! Я, так сказать… первый рейс, и ведь — традиция?
Голос капитана потеплел:
— Что у вас?
— Ликёр «Море Энцелада».
— Одобряю! Давайте в кают-компанию! Мы с Вираком сейчас будем.
Пили из титановых стаканчиков, напоминающих большие напёрстки, — за «нового инженера-медика и её прекрасные глаза», за «скорейшее возвращение на Землю точно по графику»… Закусывали яблоками и печеньем. Произнося тост, капитан чуть усмехался, он не выглядел больше сердитым и усталым — от этого в крошечной кают-компании, совмещённой с камбузом, делалось уютно, и можно было поджать под себя ногу, а не сидеть прямо, как палка, и хотелось сказать много хороших слов этим двум бывалым людям: капитану и пилоту Вираку.
Пилот был молчалив. Иногда он склонял голову, как бы соглашаясь с капитаном, а может, кивал в такт собственным мыслям.
— Давайте за Дениса Тепливцева! — вдруг изрёк он.
Оба — капитан и пилот — не чокаясь, осушили стаканчики, и я вслед за ними, хотя слышала это имя впервые.
Капитан сделал мне какой-то знак, но я не поняла, а Вирак пояснил:
— Этот человек, Женечка, спас мне жизнь.
— Ты опять за своё? — с некоторым раздражением спросил капитан.
Вирак поднял обе руки, сдаваясь.
— Больше не буду, — сказал он и повернул кресло, чтобы встать из-за стола. — Пойду в рубку, бдеть. Кстати, Женечка, ликёр — прелесть.
Некоторое время после того, как пилот ушёл, капитан легонько барабанил пальцами по столу, а я гадала: что за история связана с Денисом Тепливцевым и чем вызвана досада капитана. Я почти ничего не знала о членах нашего маленького экипажа — меня назначили в рейс всего за несколько дней до старта, и мы едва успели познакомиться.
— Понравились вы, что ли, Вираку? — произнёс наконец капитан. — С чего бы он решил… гм… открыться перед вами? Однако лучше будет, если вы забудете его тост. Для Вирака лучше.
Эти слова удивили меня:
— Мгер Минасович, не понимаю! Какой-то секрет связан с этим Тепливцевым?
— Тепливцев пилотировал грузовик и погиб по пути на Гуоту, — сухо сказал капитан. — Поперечный дрейф при входе в лаз… Грузовик обнаружился позже. Такая вот грустная история.
— Так это не тайна?
— В информационной базе всё есть.
— А Вирак здесь при чём?
— Ну, пошло-поехало, — поморщился капитан, — неужели нельзя без расспросов? Меня-то, собственно, волнует врачебная комиссия: чтобы им не стало от вас известно, как Вирак… гм… интерпретирует своё спасение после аварии. Хотя, может, всё это выеденного яйца не стоит — столько воды утекло. Но, с другой стороны, им только дай повод… Словом, обещайте не болтать!
— Вирак перенёс аварию?
Капитан, не отвечая, смотрел на меня, и я смутилась оттого, что не сразу поняла, чего он дожидается.
— Обещаю! — наконец выпалила я.
— Так-то лучше! Давайте-ка ещё по одной.
Мы выпили.
— Ладно, расскажу! — вздохнул капитан. — Не хотел я в эти вещи вдаваться… Что вас интересует?
— Вы упомянули аварию.
— Авария… Скверная штука! Знаете, когда реактор шлёт вам пламенный привет… гм… назовём это так…
Я почувствовала, что краснею: мне было известно, как в действительности на космическом жаргоне называется бесконтрольный выброс плазмы из двигательной установки.
— Я в то время только вышел в отставку и устроился в «Космические перевозки», — продолжал капитан, — сменил, так сказать, штурмовик на грузовик. Вирак тогда уже считался здесь опытным пилотом.  В тот несчастливый рейс он отправился, чтобы доставить бурильное оборудование на Гуоту. 
Пространственный лаз проскочил нормально, собирался начать первую коррекцию, тут всё и случилось. Хорошо, автоматика успела отстрелить рубку, пока не полыхнуло по-настоящему!
Впрочем, это я только так говорю — хорошо, а на самом деле хорошего там было мало. Как представишь себе: еле живой от травм пилот в остывающей рубке — что он должен чувствовать? Вокруг никого, а кислорода — на три дня.
По всему выходило, что Вирак обречён, но тут случилось чудо: из лаза выкинуло «летучий голландец» — грузовик, который за шесть лет до этого промахнулся и зашёл в лаз не по оси. Отыскался этот корабль, прямо скажем, вовремя и как раз там, где нужно! Вирак сумел дистанционно переключить управление грузовиком на себя, произвел стыковку и перебрался к нему на борт. Пилот грузовика оказался внутри, но был мёртв уже не один год. Умер он не от того, что кончились ресурсы, их сохранилось достаточно. Все системы работали, и Вирак сумел добраться до Гуоты.
— Постойте! — сообразила я. — Это и был грузовик Дениса Тепливцева?
— Так точно.
— Получается, если бы Тепливцев не погиб, Вирака сейчас не было бы в живых. Поэтому он чувствует себя в долгу перед  этим пилотом?
— Не совсем так. Сейчас вы поймёте…
После аварии дальняя связь у Вирака не работала, но как только он перебрался в грузовик, тут же связался с центром управления на Гуоте. Сохранились записи этих переговоров… Понимаете, во время аварии и после Вирак перенёс то, что просто так человеку пережить не дано. Травмы, ожидание смерти, кислородное голодание… Вдобавок — напряжённейшая стыковка: из двадцати двигателей у Вирака работали двенадцать. Всё это объясняет некоторую деформацию его психики в то время.
Я слышал запись — на ней Вирак докладывает, что обнаружил на борту грузовика истлевшее тело пилота. Затем он рассказывает, как до того говорил с этим человеком по ближней радиосвязи. Убеждённо так рассказывает, обстоятельно… Якобы, Тепливцев направил свой корабль ему на помощь, а сигнал бедствия будто бы принял ещё до аварии... В такие моменты понимаешь, как слаб человек!
По радио с Вираком работал психолог, и кризис быстро миновал: Вирак признал, что не мог общаться с пилотом, умершим несколько лет назад. То, что траектория грузовика оказалась удобной для стыковки, он стал называть чудом и уже не связывал… гм… с действиями мертвеца.
На Гуоте Вирак прошёл реабилитацию, вернулся на Землю, где продолжительное время находился под наблюдением, и, наконец, снова был признан годным к работе пилота.
Теперь, Евгения, послушайте меня внимательно. Я ни в коей мере не хочу сказать, что комиссия зря допустила Вирака к полётам. Он даст сто очков форы любому! Но сейчас я знаю: кое-что он сумел скрыть от врачей. Вирак до сих пор считает, что Тепливцев его спас, — и пусть считает!
Одно дело — выжить по прихоти случая, другое — по воле кого-то, кому твоя жизнь не безразлична. Чувствуете разницу? Лично я не собираюсь лезть Вираку в душу только затем, чтобы убить его веру, и не думаю, что кому-то надо этим заниматься. Поэтому не забывайте своё обещание! Вопросы?
От стремительности, с которой капитан подвёл итог своему рассказу, я растерялась и не нашлась, что сказать, хотя история произвела на меня впечатление.
— Вот и отлично! — капитан хлопнул ладонью по столу. — Поздравляю с посвящением в космические волки!
Он протянул мне остатки ликёра:
— Храните, пока не подвернётся ещё какой-нибудьхороший повод. Будем надеяться, он не заставит себя ждать…

2.
Корабли такого типа, как наш, в Компании прозвали «чемоданами» за то, что пассажиров перед стартом как бы сдают в багаж — укладывают в капсулы для сна. Всего таких капсул девяносто; инженер-медик нужен, чтобы следить за ними. Если у кого-то из моих подопечных жизненные процессы чересчур замедлятся или он начнёт просыпаться, автоматика оповестит меня, и я приму меры.
Путь от Земли до точки входа в лаз занимает два дня, а от точки выхода до Гуоты — два месяца. Пока что полёт ничем не отличался от тренировочного, но смутное беспокойство, сродни предчувствию, вдруг овладело мной. Отчего-то подумалось: а что если мой первый рейс не будет благополучным? Может, рассказ капитана так растревожил меня?
Самого его уже не было в кают-компании: после нашего разговора он отправился спать, чтобы затем сменить Вирака в рубке. Мне полагалось присматривать за «холодильником», но это можно делать и через переносной терминал,поэтому я убрала со стола и снова опустилась в кресло.
Интересно, будь я на месте Вирака, хватило бы у меня духу вновь отправиться в космос после такой аварии? Каково это — два месяца провести на корабле бок о бок с истлевшим трупом?
Я стала вспоминать всё, что знаю о пространственном лазе, соединяющем солнечную систему и систему планеты Гуота. В училище нам рассказывали, что природа и происхождениелаза пока не известны, но топология изучена на практике, и действительно, очень важно направлять космический корабль ближе к оси симметрии: длина лаза возрастает по мере удаления от центра. Зависимость там экспоненциальная. Обычно лаз проскакивают за несколько минут, но ничего не стоит сделать свой путь дольше на месяц-другой, а то и на несколько лет!
Порой в наше пространство — по ту или эту сторону лаза — выкидывает зонды «первой волны», а иногда и старые корабли, сделанные в то время, когда только начинали изучать лаз. Их экипажи погибли от того, что кончился кислород, или пища, или топливо в энергетической установке, а бортовые компьютеры уже после смерти людей бесстрастно продолжают отсчитывать десятилетие за десятилетием... 
Сколько бы минут, часов или лет ни провёл корабль внутри лаза, время, измеряемое бортовыми приборами, всегда короче на двести тридцать секунд — это константа. Вот почему на обратном пути приходится подводить часы и вносить навигационные поправки.
Есть какая-то абстрактная теория, в которой эти двести тридцать секунд фигурируют не только с минусом, но и с плюсом. Это могло бы породить всякие чудеса с принципом причинности, но на практике ничего не подтверждается, поскольку Землю и Гуоту разделяют сотни световых лет. Теорию совсем недавно разработал некий чех — то ли Януш, то ли Якуш.
Аварии сейчас — большая редкость. Десятки кораблей с людьми и грузами ежегодно отправляются на Гуоту, доставляя всё необходимое для колонизации этой благодатной планеты, а затем успешно возвращаются на Землю, поэтому нет веских причин беспокоиться насчёт лаза. И всё же… Повинуясь внезапно возникшему желанию, я через свой терминал зашла в базу и набрала: «Денис Тепливцев».
Так… пилот второго класса: дата рождения, год смерти предположительно… допустил навигационную ошибку во время пространственного перехода… обнаружен Вираком, Улло… останки доставлены… похоронен… На фото — лицо крупным планом: умные глаза, большой, с залысинами, лоб, губы сложены в подобие лёгкой улыбки.
По ссылкам — какие-то списки участников, приказы о назначении, присвоении квалификации… Учебное видео стыковки орбитальной станции с транспортным кораблём Амадей (за пультом пилот, тогда ещё третьего класса, Тепливцев Д. А.) Видео с торжественного вечера, где курсантам лётного училища вручают дипломы…
А вот заключение экспертизы: состояние органов и тканей… отсутствие прижизненных повреждений… причина смерти: «предположительно, острая сердечно-сосудистая недостаточность». Всё правильно: капитан ведь говорил, что Тепливцев умер до того, как израсходовал ресурсы. Его смерть наступила не от голода, не от нехватки кислорода. Что же именно произошло?
В какой момент Тепливцев понял, что сбился с верного курса? Если бы он знал, что входит в лаз не там, а исправить курс уже не мог, то, наверное, сообщил бы по дальней связи на Землю. Выходит, он думал, что идёт правильно? Надо бы спросить капитана или Вирака, можно ли не заметить поперечный дрейф.
Уж Вирак точно сможет рассказать мне про дрейф и, наверняка, не только про него. Мне вдруг стало обидно за пилота, которого заставили покинуть кают-компанию. Этот скромный человек вызывал горячее сочувствие — особенно теперь, когда я знала, какие испытания ему пришлось пережить. Кроме того, меня не покидало чувство, что в рассказе капитана есть какие-то нестыковки. А ведь Вирак сам завёл разговор о Денисе Тепливцеве! Возможно, он нуждался в том, чтобы я его выслушала… Капитан не рад был этому разговору, но он не может мне запретить прямо сейчас отправиться к Вираку и расспросить того обо всём!

3.
Когда я заглянула в рубку, приборную панель подсвечивал зелёный индикатор автопилота, а Вирак читал какой-то текст, выведенный на монитор, по виду — научную статью.
— Входите, Женечка! — пригласил меня Вирак. — Вам доводилось когда-нибудь сидеть в пилотском кресле?
Я сделала реверанс и заняла место второго пилота по левую руку от Вирака:
— Никак нет, сэр! Благодарю за доверие, сэр! А где же штурвал, или, как говорят сухопутные крысы, — руль? Мы ведь не забыли его на Земле?
— Штурвал, Женечка, это анахронизм в нашем деле, — усмехнулся Вирак, — как и спасательный круг. Но мне нравится ваше чувство юмора. Мгер спит?
— Удалился в жилой отсек.
— О чём вы с ним толковали? Угощал вас байками?
— Капитан взял с меня обещание не болтать и рассказал про вашу аварию.
— Это он любит — взять обещание! Теперь будет вам его припоминать, ждите. Вот вы сейчас со мной болтаете, а он стоит в дверях и слушает.
Я невольно обернулась к люку, готовясь оправдываться, хотя с чего мне было чувствовать себя виноватой! Разумеется, там никого не оказалось.
— Видите? Я, как и вы, люблю пошутить, — продолжал Вирак. — Вы ведь о чём-то хотели меня спросить?
— Если начистоту, меня заинтриговал ваш тост, — призналась я.
— А Мгер только подлил масла в огонь вашего любопытства.
— Я сейчас смотрела, что есть в базе про Дениса Тепливцева…
— А про Улло Вирака не смотрели? Не смущайтесь, вы правы… Ничего существенного там про меня нет, как, впрочем, и про Дениса. Но мне всегда хотелось понять, почему люди вдруг начинают испытывать интерес, когда узнают, что к делу имеет отношение покойник? Словно одно это создаёт вокруг какую-то загадочность…
И знаете, что любопытно? Случается, разгадка не заставляет себя ждать, и действительно открывается какая-то тайна — конечно, не та, что мы ищем. С Денисом как раз такая история…
Долгие годы он любил одну женщину, Эмму. Этого нет в базе, хотя теперь её фамилия — Тепливцева.
— Она его вдова?
— Эмма была замужем за другим, имеет от него сына… Лет десять умудрялась хранить свой роман в секрете — не хотела уходить от мужа, чтобы у ребёнка были и мать, и отец. Когда Денис не вернулся из рейса, Эмма открыла всё мужу и подала на развод. Ужасная глупость, как сочли бы многие, — ещё и фамилию бывшего любовника взяла! А мне Эмма заявила, что иначе не могла, что, если бы она решилась на развод раньше, Денис наверняка был бы жив. Странные у неё представления о жизни — смесь религии с эзотерикой: якобы, всё, что с нами происходит, имеет свою цель. Взялась меня обвинять с этих позиций…
— Так вы знакомы с Эммой?
— Виделись один раз. Я передал ей для захоронения урну с прахом Дениса. Она оказалась его единственным близким человеком. Тело Дениса кремировали на Гуоте, где я по медицинским показаниям был вынужден провести немало времени после аварии. Потом на таком же «чемодане», как наш, вернулся на Землю. Эмма Тепливцева ждала меня в космопорте… Вам не скучно всё это выслушивать?
— Нет, что вы! Продолжайте, пожалуйста.
— После космического сна я чувствовал слабость, но Эмма очень хотела поговорить, и мы присели в кафетерии. Глаза её были влажными, а урну она всё время держала на коленях. Эмма уже знала многое о последнем полёте Дениса, но желала узнать всё. Она была дотошней любого из членов аварийной комиссии, всё восклицала: — «Как Денис не заметил дрейф?» — и трясла какими-то распечатками. А мне после «холодильника» только и хотелось — выпить кофе в тишине…
— Да, кстати! Я ведь тоже об этом думала!
— Не выпить ли кофе?
— Шутите… Впрочем, если хотите, сейчас принесу.
Я отправилась на камбуз и наполнила две термокружки, а когда вернулась в рубку, Вирак сидел, ссутулив спину, — в той же позе, что я его оставила. Он принял кружку у меня из рук и поблагодарил кивком.
— Вот вы, Женечка, говорите, что об этом подумали… И Эмма об этом подумала, и я об этом подумал. Всякий, кто разбирался с тем случаем, подумал: «Почему пилот не заметил дрейф?» Ответ лежит на поверхности, можно сказать, он очевиден.
— Приборы вышли из строя?
— Да вас, Женечка, хоть сейчас в аварийную комиссию! — сказал Вирак, как мне показалось, не слишком дружелюбно. — Легко найдёте там со всеми общий язык.
Заметив, что его тон задел меня, он, извиняясь, коснулся моей руки:
— Не принимайте на свой счёт! У меня на них зуб. Всё думаю: как это никому из экспертов не показалась убедительной мысль — если по приборам дрейфа не было, значит, корабль Дениса действительно шёл ровно по оси, с нулевым отклонением. Это нулевое отклонение у них встало как кость в горле. Мол, не бывает такого! Всегда, мол, есть хоть какая-то погрешность. Но редкая вещь, Женечка, — не значит невозможная.
Мне тогда ещё подумалось, что этот ноль, если разобраться, может многое объяснить, но я помалкивал, поскольку имел уже находчивость доложить о радиопереговорах с покойником.  Очень мне не хотелось получить «белый билет»!
Вирак махнул рукой и принялся через дозатор цедить кофе, а я замерла, понимая, что, если всё не испорчу неосторожным словом, должно быть, узнаю много интересного. Сейчас мне совсем не верилось, что пилот страдает или страдал помрачнением рассудка.
— Знаете, почему я вам всё это рассказываю? — продолжал Вирак. — Мне теперь опасаться нечего. Как вернёмся на Землю, напишу рапорт об отставке. Устал я, Женечка, да и возраст... Полёты эти, вахты… Поеду на Балтику, куплю моторку, рыбачить буду. Вы только Мгеру пока не говорите, пусть последний рейс пройдёт, как всегда.
Комиссия ведь тогда, Женечка, со мной обошлась, как с теми приборами — сочла вышедшим из строя. А я лишь рассказал всё, как было. То же самое могу и вам повторить: Денис связался со мной и сообщил, что принял мой сигнал бедствия, в телескоп видит дрейфующую рубку и начинает манёвр сближения. Меня всё это сильно озадачило: его я не видел и не понимал, как он может наблюдать меня; сигнала SOS я не отправлял; полёт проходил штатно, а рубка, в которой я сидел, уж никак не могла дрейфовать в пространстве отдельно от корабля, так мне тогда казалось.
Я дал ему отбой, а через несколько секунд реактор пошёл вразнос. Угроза взрыва, аварийная расстыковка, взрыв… Когда всё кончилось, и я пришёл в себя, Денис на вызовы не отвечал, зато его корабль мне легко удалось обнаружить. Он шёл по инерции нужным курсом, словно его специально направили ко мне. Через некоторое время мы сблизились настолько, что стала возможной стыковка. Внутри корабля я нашёл мумию пилота. 
Есть ещё одна важная деталь — я рассказал о ней Эмме в том кафетерии, и до сих пор об этом жалею. Сначала я не хотел ей говорить, но она не щадила меня в своём горе, и я вынужден был защищаться.
Я уже говорил, что эта женщина в любом событии была склонна видеть какую-то высшую цель и постоянно искала взаимосвязь явлений. Я отметил это, когда она рассказывала мне про себя и Дениса. Не очень-то мне хотелось выслушивать её исповедь, но совестно было обидеть человека, перенёсшего потерю.
И вот, пересказав мне свой роман, замучив расспросами, она дала понять, что чуть ли не считает меня виновным в смерти любовника. Вроде как, высшие силы послали корабль Дениса, чтобы спасти меня, а его самого принесли в жертву ради этого спасения. Тогда-то я не выдержал и открыл ей мнение одного из специалистов по реакторам. Мнение это не вошло в итоговые выводы комиссии, но активно обсуждалось.
Расчёты показывают, что мгновенное появление в относительной близости массивного проводящего тела должно вызвать катастрофическое возмущение плазмы. Понимаете, о чём я? Корабль Дениса Тепливцеване не мог не спровоцировать взрыв моего реактора, если бы появился по эту сторону лаза мгновенно или, как ещё говорили, «дискретным образом». На практике это дискретное появление никогда не наблюдалось, оттого никто не взял на себя смелость включить его в официальный документ. Знаете, когда надо списать убытки, документы составляются по-особому… Но я уверен, что гипотеза верна!
Вы бы видели, как Эмма сникла, когда я ей всё это объяснил! Мне было жаль её, но в то же время я испытывал злость. Расстались мы холодно…
Тут я уже не могла смолчать:
— Постойте! Теперь я ничего не понимаю! Началось всё с того, что мы помянули человека, спасшего вас после аварии, а теперь оказывается, что из-за него всё и случилось? Вернее, из-за его «дискретного», как вы говорите, появления… Значит, не будь того грузовика, не было бы и взрыва? Вы бы спокойно долетели до Гуоты?
— Я бы спокойно долетел до Гуоты… — эхом ответил мне Вирак и вдруг невесело рассмеялся. А я, глядя на него, неожиданно подумала о том, как много у этого человека седых волос.
— Я, Женечка, также легко, как вы сейчас, обращался с сослагательным наклонением, — продолжал Вирак, — пока некоторое время назад не познакомился с одной новой теорией. По первому образованию я физик, и кое-что сумел в ней понять. Вы слышали имя Якуба Тесаржа?
Теперь я вспомнила, как звали чеха, о котором в училище упоминал лектор по астрофизике:
— Вроде бы он выдвинул оригинальную теорию лаза, но она не нашла подтверждения.
— А помните, к чему там приводит допущение о смене знака временного инварианта на оси симметрии лаза?
— Ну, знаете! Я ведь не штудирую физику, пока идёт моя вахта… — я покосилась на монитор.
— А я, Женечка, весьма интересуюсь — с тех пор, как узнал, что при смене знака появляется второе решение в уравнении движения. Вы, конечно, пока не понимаете, к чему я клоню?
— Признаться, нет.
— Тогда слушайте: допустим, материальное тело движется ровно по оси симметрии лаза. Пусть это будет космический корабль, например, грузовик…
— Грузовик?
— Именно! — кивнул мне Вирак. — Он движется, и в какой-то момент времени в уравнении образуется второе решение, а значит, грузовик теперь находится и по ту, и по эту сторону лаза, причём, заметьте, появляется он на той стороне мгновенно или, как некоторые называют, «дискретно».
— Так вот вы к чему... — начала я, но Вирак продолжал говорить:
— Не будем углубляться в то, что означает «ровно по оси», не будем пытаться вообразить, как грузовик может быть и там, и здесь. Математически это возможно, спасибо Тесаржу.
Итак, за двести тридцать секунд до входа в лаз грузовик уже появляется на той стороне. А там, Женечка, что-то заставляет его изменить курс. Скажем, пилот принимает чей-то сигнал бедствия…
— С корабля, который он взорвал своим появлением?
— Правильней будет сказать не «взорвал», а «взорвёт». Взрыва ещё нет, уж здесь вы можете мне верить!
— Взрыва нет, а сигнал есть?
— И сигнал есть, и рубка… Во всяком случае, её видит пилот грузовика и начинает манёвр, который по другую сторону лаза оборачивается отклонением от оси; из-за него грузовик покидает лаз только через шесть лет.
— Значит, дрейф на входе всё-таки был? — совсем запуталась я.
— Если бы он был, — веско сказал Вирак, — приборы бы его зафиксировали. Да и второго решения тогда не существовало бы.
Повисла тишина.
— Не о том вы сейчас думаете, — произнёс через некоторое время Вирак.  
— А о чём мне думать?
— Как все эти воплощённые математические абстракции переносит живой человек.
— Денис?
— Например, он…
— Да уж… Он этого не перенёс.
— Вот вам и разница между живым и неживым! Наверно, душа подчиняется другим уравнениям… Я, Женечка, всё думаю, что было бы с Денисом, не вздумай он меня спасать. Может, он и долетел бы благополучно до Гуоты? Я бы точно нет…
Мы снова замолчали, и тут переносной терминал, который я держала в руках, издал тревожный сигнал. На экране появилось сообщение, подсвеченное красным: у пассажира в ячейке номер девятнадцать повысился пульс. Такое же сообщение возникло на мониторе, прямо поверх статьи.
— У нас живчик, — констатировал Вирак.
— Сейчас убаюкаю! — заверила я его и поспешила в «холодильник».

4.
Когда во время полёта кто-то из пассажиров начинает просыпаться прямо в капсуле, он может пострадать — захлебнуться гелем или задохнуться, если не увеличить подачу кислорода. Моя обязанность — как можно скорее вернуть такого «живчика» в состояние сна. Но здесь надо соблюдать осторожность: препараты, которые вводятся в кровь через катетер, действуют медленно из-за низкой температуры. Если переборщить, возможен кумулятивный эффект, и тогда живчик превращается в свою противоположность.
Случалось, пассажира доставали из капсулы, когда он по какой-то причине просыпался слишком быстро. Продолжать полёт ему приходилось, деля скромное жилое пространство с экипажем. Если разбудить несколько человек, не избежать проблем с пищей и кислородом. Однажды разом проснулись шестеро; тот полёт превратился для всех в борьбу за жизнь.
Дальнейшие события показали, что нам грозит не меньшая опасность. Началось всё с того самого живчика из девятнадцатой — биотехника Игоря Анатольевича Анашина, тридцати восьми лет, хронических заболеваний нет — так значилось в сопроводительном файле. Перейдя из рубки в «холодильник», я тут же набрала команду на пульте капсулы номер девятнадцать: два кубика Морфолайта в течение получаса. Странным образом сонный коктейль не произвёл на Анашина никакого действия: уже до истечения срока пришлось добавить один за другим ещё два кубика, а кроме того, поменять состав дыхательной смеси. Смесь без необходимости не трогают, но иного выхода не оставалось. Казалось, в итоге я всё сделала правильно: пассажир успокоился, и я, проторчав возле него минут сорок, собралась уже уходить, как он вдруг начал «жмуриться» — давление и пульс упали, дыхание — в красном секторе.
Когда такое происходит, медлить нельзя! Со всей поспешностью ввела ноль пять адреналина, снова поменяла состав смеси, температуру — вверх на три градуса…
Вроде, стабилизировала! Сквозь колпак капсулы и слой прозрачного геля виднелось неподвижное лицо в дыхательной маске. Каких сюрпризов мне ещё ждать от этого пассажира? Запустила программу постепенного выведения всех параметров на прежний уровень…
Следующие сорок часов миновали без происшествий. Пару раз я прилегла ненадолго, чтобы восстановить силы, но большую часть времени провела в «холодильнике». Тогда ещё можно было сменить курс и вернуться на Землю, но кто знал, что Анашин — только «первая ласточка»? Когда это выяснилось, сворачивать было поздно: наш корабль стрелой нёсся к лазу, как к гигантской мишени, не имея возможности уклониться, и, чтобы не сгинуть, оставался один путь — метить в яблочко.
Критическая ситуация на борту сложилась, когда мы уже вышли на финальную часть траектории перед лазом. На этом участке выполняют лишь незначительные завершающие коррекции — капитан взял их на себя. Вирак также был в рубке, и, когда медицинская система выдала новое сообщение, он пришёл в «холодильник», обеспокоенный. Я тоже встревожилась не на шутку, увидев, что на этот раз просыпаются сразу трое, и один из них — Анашин — уже повторно.
Я бегала от капсулы к капсуле; Вирак некоторое время наблюдал молча, а затем связался по интеркому с капитаном:
— Мгер, у нас проблемы.
Ситуация быстро усугублялась. Успокоить живчиков было непросто, приходилось вводить дополнительные дозы препаратов, после чего подопечные на какое-то время стабилизировались, а затем принимались загибаться, но стоило их взбодрить, как всё начиналось по новой, только ещё более выраженно. Кроме того, к тем трём добавились ещё два живчика, а затем ещё три. Вирак уже не стоял в стороне, а вовсю помогал мне. Капитан доложил обо всём на Землю, но в сообщениях, которые приходили оттуда с большой задержкой, не было ничего, что могло бы нам помочь.
Я чуть не плакала от отчаяния: теперь не меньше трети пассажиров накрыла непонятная эпидемия. Их кидало из крайности в крайность — от аномальной активности до угасания; я чувствовала — ещё немного, и они начнут просыпаться или умирать. И то и другое означало катастрофу.  
Уже и капитан присоединился к нам. Я велела ему, как и Вираку, выбирать тех пассажиров, чьё состояние только сменило фазу, и, если пассажир начинал просыпаться, — вводить половинную дозу Морфолайта, а если «жмуриться» — четверть адреналина. Это отчасти сглаживало колебания и давало мне больше времени. Мы метались по «холодильнику», как ужаленные.
— Мгер! — позвал вдруг Вирак, мельком глянув на монитор. — Мы вот-вот войдём в лаз, а в рубке никого!
— Не отвлекайся! Ровно по оси идём… Евгения! — перебил капитан сам себя. — В семьдесят шестой — пульс десять!
Бросив всё, я кинулась к капсуле номер семьдесят шесть.
— Стой! — закричал капитан, и я не сразу поняла, что это он Вираку, а не мне. — Куда?.. Пилот, вернитесь немедленно!
Не было времени размышлять, зачем Вирак покинул «холодильник», я знала одно — теперь надо ещё быстрее реагировать на мерцание красных ламп, которые уже вспыхивали и гасли чуть ли не над каждой второй капсулой.
Где-то на краю сознания раздавалась перебранка — капитан, не прекращая программировать капсулы, орал в гарнитуру, а Вирак отвечал ему из рубки по интеркому: «Мгер, нельзя по оси! — Отставить! — Второе решение! — Угробить нас хочешь? — Отклонение ноль! — А дрейф лучше? — Ты не знаешь! — Прекратить манёвры!»
Они кричали ещё что-то, но я совсем перестала их понимать, потому что услышала звук зуммера, означающий, что у кого-то из пассажиров остановилось сердце. Дальше всё было как в тумане. Я заметалась, слабо соображая, что делаю.
— Конец… — прошелестел в динамиках голос Вирака, неожиданно спокойный. — Не слезть с оси. Как в колее сидим.
Лампы теперь непрерывно горели красным, зуммер не смолкал. Всё случилось в какие-то несколько мгновений. Ноги у меня подкосились: этот повсеместный красный свет свидетельствовал о гибели всех пассажиров. Делать реанимацию? Но кому из девяноста?!
И в тот момент, когда, казалось, я упаду без чувств, колпак капсулы номер девятнадцать содрогнулся от сильного удара изнутри. Игорь Анатольевич Анашин бился внутри прочного кокона. Тело его выгибалось, пальцы скребли пластик.
Капитан, не теряя времени, дёрнул рычаг толкателя. Чавкнул пневмослив, мгновенно высасывая гель, лафет с капсулой выкатился из общего ряда, крышка мягко поднялась. Капитан склонился над капсулой и тут же отступил, пропуская меня.
Даже у того, кто далёк от медицины, не возникло бы сейчас сомнений: человек, неподвижно лежащий в капсуле, мёртв уже не один день.

5.
Мы с Анашиным сидели в «холодильнике» — он в откидном кресле, я на сложенном вдвое надувном матрасе, служившем мне постелью вот уже три «ночи». Можно было бы поговорить и в кают-компании, но с тех пор, как мы миновали лаз, я никак не могла избавиться от навязчивого страха: казалось, стоит на минуту покинуть «холодильник», как с пассажирами случится что-нибудь ужасное. Даже сейчас я то и дело окидывала взглядом ряды ламп над капсулами. Все восемьдесят девять индикаторов неизменно оказывались зелёными; их вид дарил мне покой.
— Игорь! — обратилась я к Анашину, стараясь, чтобы голос мой звучал по возможности мягче. — Вы уже чувствуете себя лучше, поэтому я хочу сейчас по поручению капитана записать ваши показания. Это нужно для отчёта о… внештатной ситуации, которая произошла на нашем корабле. Вы готовы?
Анашин кивнул. Я включила камеру:
— Сегодня шестые сутки полёта, время четырнадцать часов двадцать минут, беседу с пассажиром Игорем Анашиным проводит инженер-медик Евгения Лыженкова. Игорь, расскажите, пожалуйста, события, как вы их запомнили со старта и по сегодняшний день.
— Старта я, разумеется, не запомнил, — развёл руками Анашин. — Помню, как приехал в космопорт вместе с другими членами биологической группы. Сдал багаж, прошёл медицинский контроль и необходимые гигиенические процедуры. Дальше меня проводили на корабль, вот в это помещение. Я разделся, лёг в ячейку для сна. Вы мне поставили катетеры, надели на лицо маску…
Потом я, видимо, уснул. Мне говорили, снов не будет, но, кажется, я видел какие-то кошмары. Очнулся от сильного холода и удушья. Попытался встать, но не смог. Мне показалось, я нахожусь в тесном гробу, глубоко под землёй, в темноте. Было очень страшно от того, что я умер — так я чувствовал тогда. Именно умер, а не похоронен заживо!
Анашин замолчал и обнял себя руками за плечи, словно ему стало зябко. В отсеке было тепло, ведь охлаждаются только капсулы, но мне показалось, мой собеседник дрожит.
— Всё в порядке? — спросила я.
Анашин кивнул, собираясь с мыслями:
— Есть афоризм про смерть — насчёт того, что её нет, когда мы есть и наоборот. Человек не может знать о том, что умер, ведь тогда он уже не существует — вот в чём смысл афоризма… Но я знал! Не могу передать этот ужас: я рвался вон из гроба, и в то же время понимал, что из моего неподвижного, мёртвого тела мне не выбраться никогда!
Затем что-то произошло: крышка гроба откинулась. Оказалось, я лежу в капсуле. Рядом были капитан, пилот и вы. Царила суматоха, это и была, собственно, «внештатная ситуация», как я теперь знаю. Существовала опасность для остальных пассажиров. Вы объяснили мне, что я проснулся и продолжу полёт вне капсулы, а пока должен лежать. Однако это ничего не меняло! Я дышал, отвечал вам, наблюдал со своего места за происходящим, но был мёртв! Это несоответствие давило со страшной силой, а потом как будто какая-то оболочка лопнула — смерть, находящаяся до того внутри меня, прорвалась наружу. От этого полегчало, словно начало выравниваться давление по обе стороны некой преграды. Я ощутил, что сознание уходит, а вместе с ним и жуткое противоречие, леденящее душу. В этот момент мне показалось, кто-то с шумом упал на пол. Возможно, это были вы, или капитан, или пилот, а то и все вместе.
Мне делали реанимацию — это я знаю с ваших слов. Потом я пришёл в себя. Было плохо, однако ощущение, что я мёртв, пропало. Вы оказали мне помощь, и теперь я чувствую себя значительно лучше, спасибо огромное за заботу!
Остальные пассажиры вроде бы умерли, но потом оказались живы. Это произошло из-за каких-то неизученных свойств пространственного лаза — так считает пилот, а может, и капитан. Чтобы пролить свет на случившееся, и затеян этот отчёт, так я понимаю…
— Вы понимаете верно. По вашим словам, вы очнулись как будто в гробу. Скажите, это было до прохождения нашим кораблём лаза или после?
— После.
— Почему вы так считаете?
— Дайте подумать… Нет, я ошибся — до прохождения. Вот как было: мою капсулу открыли, затем прошло немного времени, и пилот сказал, что корабль сейчас войдёт в лаз, а в рубке никого нет. Он хотел кинуться в рубку, чтобы поменять курс или что-то вроде того, но капитан запретил ему это сделать.
— Пилот поменял курс?
— Нет, ведь капитан запретил ему уйти.
— Так он не пошёл в рубку?
— Здесь было много дел, и он остался, чтобы помогать вам и капитану.
— Вы точно это помните?
— Да, он сказал: «Тогда нам конец, потому что теперь не выбраться из колеи». Кажется, он считал, что капитан совершает ошибку, но подчинился. Потом раздался тревожный сигнал, зудящий такой, и пилот крикнул: «В девятнадцатой остановка сердца!»
— Игорь, я хочу уточнить: вы всё это наблюдали, лёжа в открытой капсуле?
— Да, вы запретили мне вставать. Потом пассажиры начали умирать один за другим, так я понял по вашей реакции. И вы, и капитан, и пилот были ошеломлены. Дальше мне стало плохо, а рядом кто-то из вас упал — прям-таки рухнул на пол, если судить по звуку.
— Вы знаете, в какой капсуле лежали до того, как проснулись?
— Да, вон в той, которая сейчас пуста.
— Какой у неё номер?
— Сейчас экран выключен, но судя по тому, что перед ней восемнадцатый номер, а после — двадцатый, моей была девятнадцатая… Погодите... Ничего не понимаю!
— Игорь, не волнуйтесь, пожалуйста! Давайте сменим тему? Вы упомянули, что во время сна видели кошмары. Не припомните, что именно вам снилось?
— Определённо сказать не могу, но всё крутилось вокруг того, что я умираю в каком-то путешествии.
— Игорь, спасибо за подробный рассказ! Вам многое пришлось перенести, но, уверена, дальше всё будет хорошо! На Гуоте вашу группу и вас лично ждёт интересная и очень важная работа!
Я выключила камеру. Анашин подошёл к девятнадцатой капсуле и долго смотрел внутрь.
— Скажите, что всё-таки со мной произошло? — спросил он наконец.
Я вспомнила свои удивление и ужас при виде тронутого разложением трупа в открытой капсуле. А затем, когда зуммер неожиданно стих и все лампы в один миг из красных стали зелёными, из капсулы раздался агональный хрип, какой бывает, когда жизнь покидает тело. Тот, кто минуту назад был безвозвратно мёртв, умирал у меня на глазах, и я не могла допустить этой смерти…
— Что бы с вами ни случилось, — заверила я Анашина, — это в прошлом!

6.
«От капитана пассажирского судна БН-321,на Гуоту, в центр управлениями полётами, радиограмма.
В дополнение к изложенному ранее направляю файлы с данными по траектории на участке до входа в пространственный лаз. Согласно записям бортовых приборов, на расстоянии до входа 2,476 характерных диаметров лаза по Бойеру траектория судна совпала с осевой (отклонение 0,001 дельта ноль).
На расстоянии 0,138 диаметра пилотом, в нарушение моего приказа, о чём подан рапорт, была предпринята неудачная попытка изменения траектории. Как впоследствии было установлено, корабль находился в «потенциальной яме», то есть при удалении от оси испытывал значительную возвратную силу, пропорциональную четвёртой степени отклонения. Коэффициент пропорциональности возрастал по мере приближения к лазу. Природа данной силы неизвестна и не учтена в бортовом ПО, её действие привело к нестабильности курса и колебаниям вокруг оси с начальной амплитудой 0,280 дельта ноль.
Как я уже докладывал, в указанное время наблюдались периодические нарастающие нарушения стазиса в пассажирских ячейках. Компьютерный анализ показывает корреляцию цикличности нарушений с курсовыми колебаниями. Соответствующие файлы прилагаю.
На текущий момент полёт проходит штатно, расчётное время прибытия на Гуоту — пятьдесят пять суток. Экипаж и пассажиры чувствуют себя хорошо, в том числе и пассажир Анашин».

7.
Я на куриной ферме — той самой, где была на экскурсии в пятом классе. Внутри модульного курятника Чангминг Моу вручает мне пластиковый бокс с яйцами; я знаю, их там ровно девяносто. Первооткрыватель Моу такой же, как на известной фотографии, только скафандр на нём из странной зеркальной ткани. Он зеркальный, потому что Моу давно погиб при посадке на планету, имя которой дал; имя это означает на его языке «вторая Земля».
— Go out! — говорит Моу и указывает на дверь. Из-за его акцента это звучит как «Гуота!».
На улице раннее утро: солнечные лучи едва пробиваются сквозь листву тополей, на траве роса. Снаружи меня ждут капитан и пилот Вирак. Капитан ведёт нас прочь от курятника. Оглядываясь, я замечаю, что, оказывается, это был космопорт.
Наш путь не близкий — сначала мы дойдём до моста, и лишь где-то далеко, на том берегу реки я смогу отдать яйца тем, кто будет нас ждать, а пока я должна беречь их, ведь внутри живые цыплята.
Мы шагаем лугом — капитан, следом Вирак, а позади я. Кругом всё пестрит от полевых цветов: и не подумаешь, что это серьёзное задание, а не тренировка!
Невдалеке чей-то след: трава примята, образуя подобие тропинки; капитан ведёт нас туда. Тропинка становится всё заметнее, вот она уже глубокая, как колея. Теперь сойти с неё непросто.
Солнце скрылось в дымке. Я с тревогой смотрю по сторонам и вдруг понимаю: мы давно взошли на мост. Неширокая, заросшая травой полоса земли уходит в туман; посреди неё пролегла наша тропинка, прямая, как струна, а по обе стороны — обрыв. Далеко внизу бескрайняя река — зеркальная, словно скафандр Моу, и чёрная, оттого, что ей нечего отражать. Бабочка в своём прихотливом порханье случайно вылетает за пределы моста и тут же, подобно сухому листу, падает в пропасть. Я хочу подойти к краю и посмотреть, но мне страшно.
Лёгкий стук раздаётся из бокса, это цыплята пытаются разбить клювами скорлупу. Если они вылупятся сейчас, мы все погибнем.
— Нам нельзя идти по оси! — кричит Вирак. — Я приму второе решение!
Он выскакивает из колеи,и от этого в одночасье меняются правила, которым до сих пор подчинялось всё окружающее. Мост легонько вздрагивает, как корабль, отошедший от причала. Чтобы идти вперёд, нам теперь приходится пятиться, а Вирака к тому же несёт то влево, то вправо от тропинки, и он никак не может сообразить, в какую сторону переступать, чтобы выровнять направление.
Я баюкаю бокс, как люльку с ребёнком, но это не помогает: стук клювов всё сильнее, и вот уже одно яйцо трескается. Я беру его в руку, дышу на него, чтобы согреть новорожденного цыплёнка, но на ладони какая-то гадость — яйцо оказалось тухлым. С омерзением стряхиваю с ладони липкий комок вместе с остатками скорлупы.
— Что со мной произошло? — спрашивает сзади Анашин.
Наше продвижение по мосту замедляется, а потом прекращается вовсе. Теперь сколько ни шагай — хоть вперёд, хоть назад, остаёшься там же. Убедившись в этом, мы останавливаемся. Все понимают: мы можем долго дрейфовать на плавучем острове, но так и не выберемся на берег. Трава пожухнет, и мы умрём вместе с ней. Горькая обида стискивает горло. И вдруг впереди, в тумане, мелькает зеркальный скафандр.
Человек в скафандре без шлема шагает нам навстречу. Он остаётся на месте, но от его шагов мост приходит в движенье, как лента эскалатора, и несёт нас вперёд. Туман рассеивается; я вижу, что там, где идёт человек, уже берег. Зеркальная ткань скафандра блещет на солнце при каждом шаге. Вирак узнаёт нашего спасителя и машет ему рукой, тот улыбается и машет в ответ. Кто же это?
Знакомое лицо всё ближе: высокий лоб, весёлые морщинки в углах проницательных, умных глаз… Я плачу, ведь мы могли остаться там, меж берегов мёртвой реки, но теперь всё позади благодаря этому человеку. «Денис!» — вспоминаю я наконец его имя. — «Денис Тепливцев!» — и просыпаюсь…







ЧЕСТНАЯ СДЕЛКА

Когда над лесом пронёсся громыхнувший шквал, Мирта подумала, что Пуалпу услышал её мольбы и решил наказать всех обидчиков разом, а может, предпочёл разделаться с ней, чтобы не слышать больше жалоб и причитаний. Лес охнул и осыпал её ворохом листьев; неподалёку с треском завалилось дерево. Кузнецовы сынки-переростки задрали головы, сквозь ветви вглядываясь в небо. 
Они шли за Миртой от самой деревни, словно двое волков, преследующих косулю. Рано или поздно они добьются своего, Мирта это знала. Подкараулят её за сбором хвороста или ягод. Что будет дальше, Мирта не хотела думать. Теперь она не выходила из дома без отцовского ножа в деревянных ножнах, который вешала на шею.
Отцу нож больше не понадобится. Он был хорошим охотником, но кабан вспорол ему клыками живот. Теперь некому защитить Мирту. Дети кидают ей вслед комья грязи и кричат: «Рыжая, убирайся прочь!» Соседи перестали с ней разговаривать, а кое-кто, склоняясь к уху Хранителя, уже не раз тихонько говорил, что не дело это, держать в деревне рыжую ведьму. Пора бы созвать сход да опустить всем в горшок черепки. Хранитель согласно кивал головой и ждал подходящего дня…
Братья, окинув Мирту хмурыми взглядами, поспешно направились в сторону деревни. Воздух тихонько вибрировал от нарастающего басистого стрёкота.
***
 Затаившись в ольшанике, Мирта разглядывала громадное металлическое насекомое, застывшее на берегу реки недалеко от деревни. Чёрные бока поблёскивали на солнце, несколько узких крыльев торчали в разные стороны. Двое смельчаков, сжимая копья, приближались к железному жуку. Хранитель и ещё несколько охотников стояли в отдалении, все остальные прятались в лесу.
— Смотрите! — зашептали рядом с Миртой.
Чудище распахнуло боковую пасть. Оттуда, держа руки на виду, выбрались мужчина и женщина, одетые в необычную одежду цвета осенних листьев. Они встали, не спуская глаз с охотников, и женщина принялась громко и чётко выговаривать непонятные фразы.
— …биз …пис …хоу, — слышала Мирта. 
Охотник повёл копьём, и мужчина опустил руку к сумочке, висевшей у него на поясе.
— Мы пришли с миром! — вдруг сказала женщина. — …оур …эг …жи.
— Мир вам! — ответил Хранитель и величественно двинулся навстречу незнакомцам.
— Мы пришли с миром! — повторила женщина, обрадованная, что её понимают. — Хотим с вами торговать. Есть много разных товаров, вам понравится. Я — Анна, это Стив. Мы торговцы. Мы добрые. Не бойтесь, у нас есть подарки для всех.
Хранитель легонько кивал, изучая лица пришельцев, его пальцы перебирали ожерелье из зубов волка.
 — Будьте нашими гостями! — наконец провозгласил он.
— Хорошие вы ребята! — широко улыбнувшись, сказал торговец Стив. — И язык у вас правильный.
Анна строго посмотрела на своего спутника.
***
Мирта наблюдала, как Стив раздаёт мужчинам амулеты в виде лесных зверей, а женщинам и детям — браслеты и кольца. Стоило надеть на себя такой подарок, как на нём загорался крохотный огонёк, словно начинал тлеть уголь.
— Не толпитесь, сувениров сколько угодно. Хватит всем и ещё останется, это я вам обещаю, — говорил Стив. — Нет, нет, бесплатно по одному в каждые руки. Кто хочет ещё, несите сюда настоящие земные вещи. Принимаем всё: посуду, утварь, одежду, — но только чтобы сразу было видно — товар с Земли, изготовлен вручную при свете смолистой лучины, под завывание волков и зимнего ветра… Больше всего нас порадуют произведения искусства. Статуэтки, украшения из камня, геммы. Но сгодится и ожерелье из обломков солнечных батарей в костяных рамках… В общем, тащите всё, а мы сейчас распахнём закрома, и, даю слово, у вас глаза разбегутся и слюнки потекут… 
Выговор Стива был необычен и приятен для слуха. Чтобы понять его, приходилось напрягать внимание. Мирте нравилось следить за тем, как красивые звуки, срывающиеся с губ Стива, неожиданно собираются в слова и наполняются смыслом. Кто эти двое, прилетевшие на громадном жуке? Люди или дети богов, живущих на небе? Мирта не знала ответа, но вспоминала гром, предшествовавший визиту загадочных гостей, и собственные мысли о том, что Пуалпу решил изменить её судьбу. Она вглядывалась в лица пришельцев, пытаясь угадать, так ли это.
— Кто ещё не принял участия в лотерее? — продолжал говорить Стив. — Если браслет засветился зелёным, не молчите, поделитесь счастьем, потому как вы сорвали джек-пот и получаете билет первого класса прямиком в райские кущи, а уж нам-то сколько монет отвалят за такого пассажира, вы не представляете! Кстати, ребята, вам ведь не приходилось раньше видеть вертолёт? Хочу предупредить: лучше к нему не приближайтесь, а внутрь соваться — упаси боже! Был, знаете, один любопытный человек, залез в вертолёт, а обратно не вылез… Эй, красавица, подходи сюда, я тебе тоже браслет дам.
— Зачем ей браслет? Она же рыжая… — сказала вертлявая бойкая девочка, дочь Кривого Якха, и кругом засмеялись.
Мирта стояла в замешательстве, не зная, что делать, чувствуя на себе множество недобрых взглядов и теряясь всё больше. Анна положила Стиву ладонь на плечо и негромко сказала что-то, посмотрев на Мирту.
— Брось, — нахмурился Стив. — У них свои обычаи, у нас свои. И наш обычай таков: все должны получить сувенир.
Он подошёл к Мирте и взял её за руку, чтобы надеть браслет.
— Дорогуша… — обернулся он к Анне. — Ты бы открывала лавочку, а то наши друзья приуныли. Решат ещё, что у нас нет ничего дельного, и начнут расходиться. Тогда накроется вся торговля. 
И, кстати… Уважаемый! Да, ты, — он подозвал Иоанниса. — Для вождя есть особые подарки, но где он сам?
— Хранитель внемлет повелениям Пуалпу. 
— Вот как! — усмехнулся Стив. — Ладно, подберём что-нибудь и для Пуалпу.
Пока он говорил, Мирта обмирала от того, что пальцы Стива сжимали её запястье. От волнения не различая ничего кругом, она стояла на виду у всех рядом с мужественным и смелым незнакомцем, который, едва появившись, заварил в деревне такую кашу, и все толпятся, и суетятся, и слушаются его. Голова кружилась, и страшно было поднять глаза на Стива, наталкивающего ей на руку браслет. «Сейчас я упаду», — с ужасом подумала Мирта.
— Красавица, — хмыкнул Стив, — да ты еле на ногах стоишь. С чего так ослабела? И скажи мне, чёрт возьми, чем ты натираешь волосы? Или у тебя подушка набита душистыми травами? Анна, ты слышишь? Аромат такой, что мужчине рядом спокойно находиться невозможно. Если это местные духи, обязательно возьми себе побольше, и, клянусь, когда ты ими воспользуешься, я тебя не разочарую. Эта рыженькая тут, наверное, весьма популярна…
— Эта рыженькая тут изгой, — сказала Анна, раскладывая на траве перед нетерпеливо переступающими селянами ящики и коробки. — И если ты не перестанешь с ней возиться, муженёк, твои акции пойдут вниз.
— Цветок называется «лесная лепестянка», — пробормотала Мирта.
— Что? А, понятно… — рассеянно ответил Стив. — Ладно, Лепестянка, потом потолкуем. Иди, перетряхни сундук, может, там завалялись бабушкины бусы… 
***
Торговля шла бойко. Стив с Анной принимали шитые бисером наряды, глиняную посуду с изображением мира земного и небесного, кожаные сумы для ношения на плече, ярлычки со знаком отца Возвышенных: чем больше  таких развешано в жилище, тем милостивее боги… Взамен они предлагали чудные предметы с незнакомыми названиями: зажигалка, бинокль, рация, электрический фонарь. Женщинам давали мыло, шоколад и украшения, сработанные тоньше, чем мог сделать кто-либо в округе, и Мирте казалось, что торговцы остаются в убытке. Она бродила вместе со всеми, следила за торговлей, вытягивала шею, пытаясь разглядеть, чем заняты пришельцы. Иногда, если она мешала кому-нибудь, её отталкивали, но Мирта не обращала на это внимания. Она словно ждала чего-то, не понимая, чего именно.
Из деревни пришли двое охотников. Они с поклоном поблагодарили пришельцев, желавших передать дары Пуалпу, и, понизив голос, сообщали, что скоро его принесут к вертолёту.
— Валяйте, несите, — кивнул Стив. — Я так понимаю, он у вас здесь важная шишка… Наверное, даже важнее Хранителя. Как думаешь, Анна, этот Пуалпу инвалид, или ему просто не подобает ходить?
— Придержи язык, Стив, — шикнула Анна.
Мирта подумала, что Анна права, и Пуалпу может обидеться на дерзкие слова, хотя, наверное, Стив не боится этого, и неизвестно ещё, чьё могущество выше… Она смотрела на Стива, опасаясь, что сейчас молния поразит его или корчи скрутят его тело, но ничего не происходило, и Мирта успокоилась. 
Раздался негромкий звон бубенчиков: это несли плетёный помост. Там в своей неизменной позе — на коленях со скрещенными на груди руками, восседал Пуалпу. Он был небольшой, словно младенец. Хранитель, как всегда, черпал из чаши, зажатой между коленей Пуалпу, его волю, и ладонями направлял кругом. Он привык совершать этот ритуал, ведь ни одно большое событие не обходилось без него, и каждый день Хранитель молил Пуалпу, чтобы тот наполнял свою чашу радостью, а не горем.
— Бог мой! Анна, ты только погляди! — воскликнул Стив. – Сколько лет этой статуэтке? Да её изготовили задолго до Исхода!
Он подошёл к помосту и опустился на одно колено, приблизив лицо к Пуалпу. Хранитель снисходительно улыбнулся и, погрузив руки в чашу, вылил на голову Стива невидимую благодать.
— Я даже не знаю, — задумчиво произнесла Анна, — какие подарки он предпочитает…
— К дьяволу подарки! — оглядываясь, зашептал Стив. — Представляешь, сколько за него можно выручить?
— Они никогда не отдадут своего божка, — тихо сказала Анна.
— А может… — Стив прикоснулся к сумочке на поясе.
— Забудь, — отрезала Анна.
— Да, ты права, — пробормотал Стив, окидывая взглядом толпу. — Но попробуем поторговаться.
Он поднялся и встал лицом к Хранителю, глядя ему прямо в глаза. Закатное солнце золотило рыжий комбинезон.
— Слушай, вождь… То есть Хранитель… Мы, конечно, порядком поиздержались, но имеем кое-какие запасы. Одежда, походное снаряжение, ткани, специи, шоколад… Лекарств полно, хоть госпиталь открывай… Лебёдки, инструменты, надувная лодка, парашюты, и ещё много полезных вещей… Если глянется что-нибудь из того, что мы у других выменяли, тоже обсудим… Всё это твоё, вождь…
Хранитель с радостным удивлением слушал Стива, а тот продолжал:
— И ещё я тебе дам одну вещь…
Не обращая внимания на предостерегающий возглас Анны, он расстегнул сумочку на поясе и вытащил увесистый металлический предмет. 
— Это пистолет. Знаешь, для чего он нужен? Гляди…
Стив поднял руку. Раздался хлопок, и одинокая сосна на том берегу реки вздрогнула, окутавшись пламенем. Мужчины закричали, вскакивая и вытаскивая ножи, несколько копей упёрлось Стиву в грудь, но тот уже прятал оружие.
— Это термические пули, — сказал Стив, — но есть и обычные, и разрывные. Хочешь, в медведей стреляй, хочешь — врагам головы сноси. Мы заключим с тобой честную сделку.
Мирта увидела, что Анна уже не стоит возле вертолёта, а сидит внутри, и в руках у неё такой же пистолет. Женщины, подгоняя детей, убегали в деревню, а мужчины плотной стеной окружили вертолёт и Хранителя со Стивом.
 — Что же ты хочешь взамен, торговец? — спросил Хранитель.
Он уже не радовался и не удивлялся, а смотрел на Стива исподлобья. Стив, не говоря ни слова, указал на Пуалпу.
— Нет, — сказал Хранитель и повернулся спиной.
Охотники подняли помост и понесли Пуалпу прочь, Хранитель, не оглядываясь, шёл следом. Стив, закусив губу, следил за ними. Остальные мужчины не двигались с места.
— Простите, если мы обидели вас! — громко произнесла Анна, не покидая вертолёта. — Мы тут впервые, и не знали ваших обычаев. Не будем держать зла друг на друга, расстанемся мирно! Как только прекратится прецессия поля… Одним словом, скоро мы покинем вас, и больше не придём…
Хранитель обернулся и кивнул ей. Затем он махнул рукой и мужчины один за другим, оглядываясь, побежали за ним вдогонку.
— Идиот! — сказала Анна, и, спрыгнув на траву, остервенело стала забрасывать внутрь вертолёта оставшиеся товары.
— Я хотя бы попытался, — ответил Стив.
Подняв камень, он размахнулся, и запустил его в сторону догоравшей сосны, но камень не долетел до противоположного берега и шлёпнулся в воду.
— А ты меня даже не поддержала, — продолжил он, подходя к Анне. — Только и можешь — одёргивать да умничать, когда поезд уже ушёл. А как было бы хорошо заполучить их идола. Ты знаешь, я бы тебя тогда, наверное, бросил…
Анна распрямилась, словно пружина.
— Смотри, не заговаривайся, — резко сказала она.
— А что ты мне сделаешь? — засмеялся Стив. — Не возьмёшь больше кататься на твоём вертолёте?  Без меня ведь и глиняной миски не получишь. Ты способна лишь расшаркиваться да отмалчиваться. Вот и сейчас, не знаешь, что сказать… Поджимай, поджимай губы, насмотрелся я на это! Сколько раз ты ещё собираешься побывать на Земле? Один? Два? Каждый прыжок через подпространство — минус год жизни. Странно, что никто после Исхода не рвётся в колыбель цивилизации, верно? А если мода на земные безделушки пройдёт? 
— Знаешь что, Стив, — сказала Анна, — я ночую в вертолёте, а ты оставайся на улице. И если тебя прирежут за оскорбление местного божества, я буду только рада.
Анна залезла в вертолёт и собралась закрыться, но заметила Мирту.
— А ты что смотришь? — зло спросила она. — Дура рыжая! — и сильно хлопнула дверью.
***
Слёзы, брызнувшие из глаз Мирты, текли по лицу, никак не желая иссякнуть. Женщина, явившаяся с небес, почти богиня, сказала «дура рыжая», и каждое из слов было термической пулей, выпущенной в сердце Мирты из странного оружия, называемого «пистолет». Мирте казалось, что она должна вот-вот вспыхнуть от стыда и горя, как одинокая сосна. За время, прошедшее со дня смерти отца, она наслушалась разной брани, и не раз была бита. Она знала, что скоро её погонят из деревни, и никто не вступится за неё на сходе. Каждый день она умоляла Пуалпу положить конец мучениям, натираясь листьями лепестянки, чтобы очиститься и вернее донести свои просьбы.
Мирта брела, не разбирая дороги. Она хотела пойти в деревню, но неожиданно поняла, что ей там нечего делать, словно её уже прогнали, а дом отдали кому-то другому. Если бы не пришельцы… Если бы Стив не держал её за руку на виду у всех… Мирта поняла, что всё это время ожидала приглашения... Надеялась, что её заберут с собой. Теперь стало ясно, глупым выдумкам не суждено сбыться, а значит, она лишняя здесь. Мир, соглашаясь с грустными мыслями, окутывался дымкой. Он покидал Мирту, растворяясь в каплях влаги, обильно смочивших ресницы. Спотыкаясь о расплывчатые пятна, которые кто-то подсовывал ей под ноги, Мирта уходила прочь от деревни, прочь от вертолёта, прочь от всех…
— Эй, Лепестянка, подожди-ка! — раздался позади голос Стива.
Надежда, как тугая тетива, зазвенела внутри, заставляя всё тело вибрировать в такт, и Мирта с силой прижала ладони к груди, чтобы унять эту дрожь. Она обернулась, и солнце, не успевшее ещё устроиться на ночлег в дальних холмах, бросилось ей в лицо, осыпав заплаканные глаза множеством радужных бликов. Стив быстрым шагом догонял её.
— Постой, куда это ты бежишь? — сказал он подходя. — Ты что, ревела?  Это из-за Анны? 
Он легонько приобнял Мирту за плечи и неторопливо повёл дальше вдоль реки. 
— Послушай, Лепестянка, да если бы я придавал значение всем её выкрутасам, давно бы спился. Хочешь знать моё мнение? Она сама дура. Тяжеловесная, самолюбивая дура. Скрипит мозгами, когда надо действовать, а потом не имеет смелости себе в этом признаться.
Да и с чего нам быть умнее вас? Наши предки покинули Землю не потому, что были умнее. Просто их индикаторы горели зелёным, а не красным, только и всего. Это называется положительной пространственной инвариантностью. Бывает и отрицательная… Это как цвет волос — у одних светлые, у других тёмные или рыжие. — Стив легонько притянул к себе Мирту и, погрузив лицо в её волосы, сильно вдохнул через нос. 
Одним дано шагнуть через пространство и обрести новый дом, другим — нет, тут уж ничего не поделаешь, природа решила всё за нас. Когда грянул кризис, все, кто мог, свалили с Земли. Плевать им было на гравитационные взрывы, возвращаться-то никто не собирался!
Можешь вообразить, что здесь творилось во время Исхода… Если бы мы явились сюда лет пятьсот назад, нас без лишних слов вздёрнули бы на ближайшей осине. Но время всё лечит, и надо этим пользоваться, правда, Лепестянка?
Рука Стива скользнула по спине Мирты и, задержавшись на талии, опустилась ниже. Он остановился, и Мирта послушно встала рядом. Деревня осталась далеко позади. Река, в этом месте почти неподвижная, образовывала заводь, поросшую по берегам густым ивняком. Плеснула рыба. В лесу пара сов перекидывалась раскатистым уханьем.
— Как же мне нравится запах этого цветка, — пробормотал Стив, разворачивая Мирту к себе и снова погружая лицо в её волосы. Ножны отцовского ножа упёрлись в грудь, и Мирта поняла, что Стив крепко прижал её к себе.
— Да убери ты эту штуку, — сказал он, отстраняясь, и, сняв с её шеи неудобный предмет, бросил на землю. Следом шлёпнулся пояс с пистолетом.
Мирта хотела что-то сказать, но горло перехватило, поскольку во рту уже целую вечность не было и капли влаги. Тогда, одним движением сомкнувшихся век, она с головой погрузилась в подвижную жаркую реку, которая охватила её, словно руки Стива, и властно понесла, раскачивая на волнах. Неудобный камень утыкался в спину, и Мирта подумала, что сын кузнеца всё же добился своего, но не испытывала по этому поводу ни малейшего сожаления, ведь его звали Стив, а значит всё было хорошо.
В лесу продолжали ухать и стонать совы...
***
— Не знаю как тебе, — сказал Стив, застёгивая пояс, — а мне понравилось. Забрать бы тебя с собой, вот было бы здорово… О чём задумалась, Лепестянка? Всё когда-то случается в первый раз, верно? Эй, ты меня слышишь?
Мирта кивнула.
— Вот и прекрасно. Жизнь вообще прекрасная штука, полная разных неожиданностей. Кстати, ты не знаешь, где хранится Пуалпу? Небось, стерегут его… Вот бы ещё раз на него глянуть! Чему ты обрадовалась?
Мирта, сидела на траве, обхватив колени руками, и улыбалась. Она только сейчас поняла, к чему были все сегодняшние события и в чём состояла воля Пуалпу.
— Ты действительно хочешь забрать меня? — спросила она хрипло.
— В том-то и дело, что хотел бы, но…
— Ты заберёшь нас обоих.
— Кого это вас?
— Меня и Пуалпу.
— Ты уверена… — проговорил Стив и прищурился. — Что сможешь?
— Хранитель не дремлет, но я верю — Пуалпу избрал себе нового Хранителя. Я справлюсь! Или умру... 
Мирта вытащила нож и провела пальцем по лезвию.
— Зачем же сразу умирать? — смутился Стив.
— Да, — согласилась Мирта. — Меня не опасаются, поэтому я справлюсь.
***
Анна сидела внутри вертолёта и беспокоилась всё больше. Солнце село, и сквозь затемнённые иллюминаторы было не различить, что творится снаружи. Она думала проучить Стива, а в результате наказала себя. Вдруг с ним и вправду случится беда?  Представляя, как Стив лежит где-нибудь неподалёку с перерезанным горлом, Анна стискивала пальцы. Не исключено, конечно, что этот мерзавец затаился, чтобы показать свою власть, и стоит начать суетиться, как он появится, самодовольно ухмыляясь.
— Стив, ты меня слышишь? — сказала Анна в рацию, ненавидя свою слабость. — Отзовись, Стив!
Ответа не было. Анна упёрлась в люк, он послушно распахнулся. Ночные запахи и звуки, затаившиеся снаружи, моментально взяли вертолёт на абордаж. Анна спрыгнула на землю и, крадучись во мраке, сделала несколько шагов, напрягая слух и озираясь.
Со стороны деревни донесся пистолетный выстрел, за ним ещё два. Вспыхнуло какое-то строение, озаряя округу ярким светом. Раздались встревоженные крики, затем истошный женский визг. Анна дрожащей рукой раскрыла кобуру и достала оружие. Предчувствие не обмануло — случилось что-то страшное, и надо было срочно решать, как поступить.
— Чего ты ждёшь? — сказал Стив совсем рядом, и Анна от неожиданности чуть не пальнула на звук голоса.
Стив появился из темноты и, схватив её за плечо, потащил к вертолёту.
— Нашла время подышать свежим воздухом? — спросил он. – Не видишь — пора уносить ноги? 
— Стив, кто стрелял? — ничего не понимая взмолилась Анна. – Где твой пистолет?
— Кое-кто решил уволить Хранителя, и я посчитал, что пистолет ей пригодится.
— Что ты несёшь? — застонала Анна.
Забравшись в люк, она обернулась и увидела женскую фигуру, которая вынырнула из темноты и бросилась к Стиву. Вглядевшись, она поняла, что это рыжая девушка, с которой цацкался Стив и которую она назвала дурой. Девушка шумно ловила ртом воздух и никак не могла отдышаться. Стив первым делом забрал у неё пистолет, а затем бережно принял из её рук что-то и передал Анне. Это была статуэтка Пуалпу.
— Беги, Лепестянка, — сдавленным голосом сказал Стив. — Жаль с тобой расставаться, но… Я ведь тебе хотел объяснить…
Не договорив, он проскользнул в люк мимо Анны и скрылся в кабине пилота. Вертолёт ожил и тихонько заворчал двигателем. Лопасти медленно начали проворачиваться. Рыженькая вскрикнула и хотела кинуться вслед за Стивом, но Анна, положив идола на пол позади себя, преградила ей путь.
— Куда это ты собралась? — резко спросила она.
— С вами… Он обещал… Как же это? — причитала рыжая, уцепившись за поручень мёртвой хваткой. Браслет, надетый Стивом, звякал о железо.
— Тебе нельзя, уходи! — говорила Анна, пытаясь разжать сильные пальцы, и вдруг страшная догадка поразила её. 
— У вас что-нибудь было? — спросила она зло, сама уже зная ответ. — Признавайся! Было?
Ненависть душила её, мешая думать и говорить. Решение пришло неожиданно. Анна отчётливо поняла, как поступит, и ей стало немного легче. Она отошла в сторону, и рыжая упала внутрь. В темноте мелькали неясные тени, бегущие к вертолёту. Анна быстро захлопнула люк, и в то же мгновенье машина оторвалась от земли. В борт что-то ударило, но это уже не имело значения, они успели. Девушка сидела на полу, благодарно глядя на Анну.
— Было… — произнесла она и закрыла лицо руками.
Анна не слышала её из-за рокота двигателя, но поняла всё по губам.
— Ты уверена, что Стив обещал взять тебя? — прокричала она в ухо рыжей, с неприязнью ощутив запах лесных растений, и та, снова глянув на Анну, кивнула.
Она завладела рукой Анны и, морщась от слёз, хотела что-то объяснять, но Анна прервала её. Жестом приказав оставаться на месте, она прошла в кабину и заняла своё кресло рядом с мужем. Вертолёт набирал высоту. Прецессия поля почти полностью обнулилась, а значит, можно было нырять в подпространство. «Скоро будем дома», — подумала Анна.
*** 
Сквозь стекло кабины Анне было видно, что бетон посадочной площадки влажно поблёскивает в голубых лучах полуденного светила. Наверное, недавно прошёл дождь, возможно, последний в этом сезоне, а значит, жуки-путешественники скоро надуют свои пузыри и полетят по небу, а крылатки, словно истребители, будут метаться и склёвывать их, но, как всегда, не сдержат натиска превосходящих сил. Стив выбрался из кресла и покинул пилотскую кабину, Анна последовала за ним.
— Чёрт! Откуда здесь столько воды? — удивился Стив. — Лопнули канистры?
— Человек на семьдесят процентов состоит из воды, — ответила Анна. — А вода инвариантна относительно подпространства.
Стив присел на корточки и шевельнул пальцем набухшую от влаги большую тканую тряпку, сверху которой лежал нож в деревянных ножнах. Из складок тряпки, бывшей некогда одеждой рыжей девушки, выкатился браслет, всё ещё светящийся красным.
— Ты что, пустила её на борт? — хмуро спросил Стив. — Зачем?
— Ты пригласил её.
— Не говори глупостей! Почему ты не предупредила меня?
— Кто-то должен был ответить за ваши шалости.
— Ах, вот оно как…
— Да, вот так! Забирай своего идола.
Анна подняла с пола Пуалпу и сунула Стиву в руки.
— Кажется, ты собирался меня бросить, если получишь это? 
Стив взял идола и неспешно вылез из вертолёта.
— Я пришлю твою долю, — сказал он, не оглядываясь.
— Ещё бы! Не думай, что я оставлю всё тебе! — крикнула Анна в его удаляющуюся спину, но Стив ничего не ответил.
Он шёл прочь от вертолёта, и Пуалпу, непочтительно зажатый под мышкой лицом вниз, распахнутыми глазами созерцал бетонные плиты. Если в этот момент и была какая-либо воля в его чаше, она вся без остатка вытекала под ноги Стиву, но он этого не замечал.







ДРУГ ДВАЖДЫ

— Заполняйте декларацию, чего ждёте? — говорит таможенник.
Чёрная форма сидит безукоризненно, лицо хмурое. Не поймёшь, то ли сейчас арестует за контрабанду, то ли устало пожелает счастливого пути. Почему я вообще прохожу контроль? Тут какая-то неразбериха…
Впрочем, аэропорт — это нормально. Помню, утром вернул Костика мегере. Как всегда, была свара, аж сердце защемило. Костик в слёзы, я, конечно, виноват. Когда же это кончится! Я от переживаний сам не свой становлюсь, даже за руль садиться страшно… Как отдал сына, помчался в аэропорт, встречать шефа из командировки. С этими скандалами, естественно, опаздывал… Не пойму только, где шеф и почему я куда-то лечу?
В голове туман, мысли разбегаются.
— Ну, пишите, — торопит таможенник. — Я, раб Божий такой-то…
— Раб Божий?
— Пишите как хотите, только скорее…
— Простите, а вот здесь насчёт ходатайства, это что?
— Ходатайство подавать будете?
— Не знаю, сложно так вот сразу решить… Другие подают?
— Подают. Но учтите, скорее всего, откажут. Прецедентов не было.
— Ну, если откажут, тогда, наверное, не имеет смысла, как вы думаете? Хотя, нет… То есть, да — буду подавать. Образец есть?
— Стандартный бланк, — цедит таможенник сквозь зубы и кидает на стойку лист. — Внизу распишитесь.
— Извините, а вот здесь написано: «каюсь во грехах», это обязательно?
— Вы что, ходатайство подаёте и не раскаиваетесь? 
— Знаете, так всё странно… Формы документов необычные… Я сейчас себя плохо чувствую, никак не могу сориентироваться. У меня такое ощущение, что это ошибка, и лететь должен совсем не я. Это «каюсь во грехах» меня очень настораживает. Вот моя бывшая, например… Я про себя зову её «мегерой»… Попробуй, скажись перед ней виноватым — со свету сживёт! Вы уточните, в каких грехах? На чьё имя ходатайство?
— Ну, люди! — восклицает таможенник. — Каждый раз одно и то же! Надо готовиться как-то! Литературу читайте, консультируйтесь... В одних грехах он кается, в других нет! Ходатайство подаёт! — он протягивает руку и хочет забрать документ.
— Подождите, — бормочу я, не выпуская бумагу.
— На чьё имя писать! — продолжает сокрушаться таможенник. — Сказано: «Не упоминай всуе». Не он, видите ли, должен лететь. А то кто же?
Мне становится страшно. Вспоминается мама, капающая в стакан корвалол: «Серёжа, себя не бережешь, меня хоть пожалей». Мегера что-то яростно доказывает, Костик, зажмурившись, прикрывает уши руками.
— Простите, ради Бо… Простите, можно я позже заполню? — умоляю таможенника. — Я сразу не сообразил, где я. То есть, я конечно и сейчас не совсем… Так всё неожиданно… Абсурд какой-то!
— Можете, вернуться в зал ожидания, — вздыхает таможенник. — Потом подойдёте, если, конечно, вас не заберут в другой терминал.
Через плечо окидываю взглядом зал ожидания. Освещение тусклое, несколько пассажиров томятся на скамьях. Возле колонны двое в масках стоят и смотрят на меня. Прорези в масках там, где должны быть глаза, тлеют красным. Поспешно хватаю документы и ставлю подписи везде, где нужно.
— Правильно, — говорит таможенник. — Вон в тех клеточках, печатными буквами пишите вывод.
— Вывод? – не понимаю я.
— Ну да, вывод. Что вы извлекли из жизни… Ваше пожелание идущим следом.
— И на что это повлияет?
— Не могу сказать точно. Мы сведения передаём наверх, а что уж там дальше…
Неужели всё по-настоящему? Быть такого не может. Но я же здесь? Что писать? Таможенник барабанит пальцами по стойке. И клеток так мало… Ладно, пишу. 
— Почему у вас слово «друг» дважды? 
— Не рассчитал, одна буква не поместилась. Переписать?
— Не положено, давайте так.
— А как же идущие следом? Вдруг не поймут ?
— Не тяните время. Видите дверь? За ней тоннель. Как войдёте, двигайтесь к свету. Счастливого пути.
— Последний вопрос! Как я сюда попал?
— Автокатастрофа…
Дверь захлопывается, я оказываюсь в темноте. Вдали брезжит свет. 
«Люди, берегите друг друг, — слышится ворчание таможенника. — Грамотей!»







ХОД ОРФЕЯ

Ходу от лагеря до пещеры — час, дорогу Сергей помнил ещё с прошлого мая. Сперва надо набрать метров сто высоты, поднимаясь по чуть заметной каменистой тропинке, петляющей меж буков и глыб известняка, затем пройти по верху хребта и, как увидишь громадный расщеплённый пень, спуститься вниз — туда, где в боковой стенке обширной карстовой воронки зияет чёрная щель: это и есть Ход Орфея.
Открыл пещеру спелеолог по фамилии Арфеев — ещё в те времена, когда для штурма подземных полостей использовали рыбацкий фал и самодельные зажимы. Есть байка, что Арфеев, которого прозвали Орфеем за любовь к бардовской песне, дошёл до дна вообще без какого-либо снаряжения. Едва ли это было правдой, ведь наклонный узкий ход почти сразу обрывается вниз сорокаметровым колодцем. Спускаться туда свободным лазаньем — чистое безумие, сегодня такого не будет.
Транспортный мешок, или проще — «транс» с верёвкой, оттягивал плечи Сергея. Рыжий, где только не побывавший, он был упакован ещё дома. Внутри уложены змейкой два куска «статики» — сорок и пятьдесят метров, на конце каждого — узел, чтобы не сорваться вниз при спуске, если вдруг верёвки не хватит до дна.
Сергей размеренно шагал, следом шла Ирка, за ней Сева – новичок с исторического, оба с трансами, оба в малиновых комбинезонах из прочной ткани: Иркин — застиран и потёрт, а Севин — новенький, ни разу ещё не был запачкан. 
Утром лил дождь: прелая листва устилала землю влажным лоскутным покровом, в его прорехах сыро поблескивала молодая зелень. Подошвы скользили по мшистым бокам скальных обломков. Весенний дух царил в лесу, иногда смешиваясь с глинистым подземным запахом, который просачивался на поверхность откуда-то снизу, где в полном мраке вода веками точит извилистые каменные ходы…
Каждый год, в мае, спелеологи верхнеоскольского университета устраивают поход на Кавказ: в районе Сочи есть местечко, где несколько пещер, красивых и не слишком сложных для прохождения, расположены недалеко друг от друга. Там новички под руководством опытных товарищей могут попробовать свои силы. Сегодня Сергей с Иркой должны сделать навеску, а завтра сводить в Ход Орфея группу, человек пять-шесть. Жаль, что Сева напросился с ними, а Ирка, как назло, позволила ему идти.
Этот историк начал раздражать Сергея с самого начала экспедиции, когда на вокзале ещё помог Ирке поднять с пола рюкзак и надеть на плечи. Специально, что ли, опередил его? Хилый, зато умствовать горазд, а сам костёр разжечь не может. Теоретик! Оставить его здесь одного и посмотреть, куда ломанётся. Вот была бы потеха!
А Ирка ни в поезде, ни весь вчерашний день не замечала, что Сергей не в духе. Попросить её обращать поменьше внимания на новичка? Глупо, какое он имеет право? Остаётся злиться, глядя на благосклонную улыбку, с которой Ирка слушает Севину болтовню, хотя несёт тот всякую чушь.
Сергей, в отличие от Севы, никогда не станет сыпать словами — язык не так подвешен, да и говорить лучше по делу. Но молчание не всегда золото. Они с Иркой сейчас на четвёртом курсе, познакомились на третьем. Три совместных похода, соревнования по верёвочной технике в Питере, встречи на занятиях спелеосекции… Они стали хорошими друзьями, а затем вдруг Сергей полюбил её — неожиданно для себя и крепко.
Надо было давно признаться в своих чувствах, а там будь, что будет. Он же всё выбирал подходящий момент, ждал чего-то, не мог решиться… Страшно было открыться и увидеть Иркины недоуменно вскинутые брови. Тогда придёт конец их отношениям: и дружба станет невозможна, и надежды на ответное чувство не останется.
 	А Сева? Мальчишка, первый курс — виделись с ним пару раз перед походом на общих собраниях. Даже обидно ревновать Ирку к такому недотёпе: ложку в поход забыл, накупил на всю команду маргарина, хотя ему ясно сказали: топлёного масла. Наверное, и не замечает, что перешёл Сергею дорогу...
— Постой! — позвала Ирка, отрывая Сергея от его мыслей.
Сергей обернулся. Ну, конечно, опять Сева!
На этот раз он, приотстав, фотографировал большой камень.
— Похоже на голову человека, — сказала Ирка, возвращаясь назад и разглядывая камень. — А тело вросло в землю…
— Несомненно, это голова! — заявил Сева. — Горгона превратила Персея в камень.
— Или Орфея! — засмеялась Ирка. — Не спасти ему Эвридику.
— Идёмте, недалеко уже, — сказал Сергей. Ему не нравились эти выдумки. Детский сад, да и только!
Но, как видно, Севину фантазию уже было не унять:
— Нет, друзья, с Орфеем всё было иначе. Сейчас расскажу!
Он упаковал фотоаппарат и, бегом догнав Сергея с Иркой, зашагал следом, переводя дыхание:
— Значит, Орфей… Сладкоголосый певец, желанный гость… на любом пиру. Можно помедленней? А то совсем запыхаюсь… Куда ни придёт… со своей кифарой — везде веселье. Вернее, так: где веселье, там он. Его чашу наполняют вином, а он поёт: о славных победах героев, о великой любви… Мужчины хлопают его по плечу, женщины украдкой смахивают слезу. От этого ему мнится, будто и он — герой, будто его чувство к Эвридике и есть та любовь, о которой он поёт.
Но вот Эвридика гибнет. Как быть эллину в подобной ситуации? Положить усопшей в рот монету и предать тело огню. Но любовь героя требует подвига, поэтому Орфей заявляет: «Я верну её душу из царства Аида!»
— Молодец! — сказала Ирка.
— Все так думают, — согласился Сева, — они ахают от ужаса и восторга. Воскуряются жертвенные дымы, весть о смельчаке мигом разносится окрест. Люди провожают Орфея в путь, но никто не идёт с ним ко входу в подземелье мёртвых. С такими вещами не шутят.
И вот наш герой задумчиво перебирает струны кифары, сидя на камне перед мрачным провалом в конце тесного ущелья. Холодом веет оттуда, и лишь узкая полоска неба голубеет над головой. Становится ясно, что сказать было проще, чем сделать. Однако Орфей ещё не готов признаться себе в малодушии. Он зажигает смолистую ветку и, лёжа на животе, осторожно заглядывает в пропасть. Отвесные стены уходят вниз: несколько выступов позволяют начать спуск, но что там дальше? С бьющимся сердцем Орфей переносит ногу через край и пытается нащупать опору. Ветка выпадает из рук и, рассыпая искры, летит в темноту. Он спасён! 
Без света нечего и думать о спуске в Тартар, за другим факелом идти далеко, да и не сам ли Гермес разжал его пальцы, удерживающие ветку, дабы уберечь от гибели? Остаётся решить, как всё представить людям, чтобы те не стали презирать его.
Руки сами тянутся к кифаре, и рождается новая песня: о храбреце, который почти вывел душу возлюбленной на свет, но некстати обернулся…
Сева замолк, по-видимому, донельзя довольный.
— И в чём мораль? — бросил через плечо Сергей.
— Будь у Орфея верёвка, пара карабинов и налобный фонарь, — ответила за Севу Ирка, — он полез бы в эту пещеру и достал свою Эвридику.
— Герой, но не он… — начал Сева.
— Пришли! — объявил Сергей.
Они стояли на верху естественного амфитеатра. Громада хребта, с которого они только что спустились, нависала сзади, загораживая полнеба; неприветливые облака грудились так низко, что, казалось, вот-вот заполнят всё вокруг серой хмарью. Воронка выглядела больше и глубже, чем помнил её Сергей. Крутые, сочащиеся влагой земляные стены, усыпанные лежалой листвой, сходились книзу. Там, словно участники печального представления, на груде известняковых глыб замерли, сцепившись обломанными сучьями, некогда сброшенные сюда бурей два древесных ствола. От места, где лежали эти мертвецы, почти до самого верха поднималась отвесная каменная стена, изрубленная глубокими трещинами. Одна из них, расходясь, образовывала чёрную щель, куда, повернувшись боком, мог бы протиснуться человек.
— Вон, там! — указал Сергей. — На брёвнах передохнём и будем навешивать.
Крупный ворон вдруг шумно снялся с ветки где-то высоко над их головами и молча полетел прочь.
***
Вчерашняя заброска на хребет не была лёгкой прогулкой. Вещи поднимали в две ходки от места, где старенький ГАЗ-66, забуксовав, еле сумел сдать назад и развернуться. Трансы со снаряжением кидали где придётся — будет ещё время разобраться; из рюкзаков доставали всё, чтобы разбить лагерь.
После обеда, сидя у костра, стали строить планы на завтра. Генка Жилов, руководитель экспедиции, предложил сводить новичков в Чапаловскую. Серёга с Иркой могут навесить Орфея; кто-нибудь с навигатором поищет Лесничью…
— Можно мне с вами, в Орфея? — спросил Сева, а Ирка кивнула: «Конечно!»
— Погодите! — возразил Сергей. — Я Севу на тренировках не видел, а в Орфее всё-таки неслабая вертикалка.
— Да ходил он на тренировки, — пожал плечами Генка. — Сомневаешься — повесь верёвку на дерево и прогони его вверх-вниз.
Пришлось достать запасную бухту верёвки — двадцать метров — из транса для поисковки. Один конец Сергей закрепил у самого основания узловатого граба, другой, размахнувшись, прокинул сквозь развилку.
— Одевайся… — кивнул он Севе, и тот взялся нацеплять снаряжение.
Вот он сунул ногу в обвязку, выпутал страховочные усы и затанцевал, пытаясь угодить второй ногой в обхват.
— Неправильно одеваешь: верх и низ перепутал…
— Ну, одевают, собственно, Надежду, — ответствовал Сева. — А надевают, напротив — одежду. Или обвязку. Пардон, немного растерялся... Так… Сейчас я её переверну… Ногу сюда… Готово!
Он защёлкнул на верёвке жумар, кроль и начал подниматься.
— Погоди, не убегай, — остановил его Сергей. — Вот тебе петля: сделаешь точку где-нибудь посередине — и перестёжку. Сможешь?
Сева кивнул. Вёл он себя на навеске неловко, хоть и не делал грубых ошибок. Вот он добрался до верха, перестегнулся на спуск... Пошёл вниз короткими рывками, видно, не в полной мере чувствует спусковое устройство… Остановился, накинул петлю с карабином на ствол, повис на коротком усе, сделал перестёжку… Переставил спусковое, снялся с уса… Ладно, сгодится.
— Молодец, гони зачётку! — сказала Ирка.
Сергей прикоснулся к Иркиному плечу:
— Пойдём на завтра соберём всё, что нужно: уши, рапиды, шлямбурник… Сева, а ты сними верёвку. Положишь её в оранжевый транс под деревом — не там, где тент, а дальше…
***
Ирка любила всё делать быстро. Когда перед походом фасовали перекусы — сухофрукты, конфеты, сухари, — пальцы её так и мелькали; Сергею нравилось смотреть, как она ловко раскладывает всё по пакетикам. И говорила она живо, с весёлым напором. Если приходилось чего-то долго ждать, начинала хмуриться.
Пару раз она неплохо выступила на соревнованиях по спелеотехнике, где участники на скорость «пробегают» верёвочные трассы, повешенные в спортивном зале или на скалодроме. Вечер после соревнований в Питере особенно запомнился Сергею. До поезда оставалось время, и все отправились гулять, а они с Иркой приотстали и шли рядом. Валил густой снег, следы ребят заметало на глазах, и хотелось, чтобы они совсем пропали, тогда можно было бы идти вдвоём куда угодно. Вопреки обыкновению, Ирка была задумчива, словно ждала чего-то, и Сергей почти собрался сказать какие-то важные слова, но тут они попали в засаду у фонтана. Полетели снежки, пришлось отбиваться… Все веселились, но момент был упущен, и больше не повторился.
Теперь, глядя, как Ирка повязывает на голову бандану, затем надевает каску с налобным фонарём, Сергей вдруг остро ощутил, что тот вечер ушёл навсегда, и вот прямо здесь, сию минуту всё заканчивается почему-то самым нелепым образом, и если бы не Сева, то была бы надежда, а так — всё ужасно, просто сил нет. Словно некто, доскональнейшим образом осведомлённый, только что сообщил бесспорный и как бы уже свершившийся факт: никогда. И от этого «никогда» — аж озноб.
Сергей даже зубы сжал от злости и безысходности: да что такое на него нашло! Не полюбит она его, и что? Жизнь кончится? Да пускай нянчится со своим Севой, хоть замуж идёт! Тоже мне, любовь с первого взгляда!
Но что-то здесь было не так, какая-то неуловимая, страшная ошибка чувствовалась в этих злых мыслях, и сердце забилось в тревожном предчувствии, а в то же время росла тягостная уверенность, рационального объяснения не имеющая, что как сейчас ни поступи, всё будет неправильно и кончится очень скверно. 
А Ирка, между тем, полностью снарядилась и взялась за рыжий транс с верёвкой:
— Серёга, я провешу, лады?
Она прицепила к себе транс, связку рапидов. Ввернула два уха перед входом в пещеру, выпустила из транса конец верёвки и, ловко завязав «заячьи уши», закрепила верёвку рапидами… Сергей, не отрываясь, смотрел, как она пристегнулась к верёвке, включила фонарь…
— Ирка, погоди… Может, я?
— Ты чего разволновался? Дыши глубже!
Она втиснулась в щель, протравливая спусковое; верёвка выходила из транса, отмеряя расстояние, которое теперь разделяло их и становилось всё больше. Было видно, как уже там, в глубине, она отыскала два спита, забитых кем-то из предшественников, и сделала двойное закрепление перед выходом на вертикаль.
— Ирка! — не зная, что ещё сказать, почти крикнул Сергей. — Там до первой перестёжки отвес приличный, метров двадцать! Будет крохотная полочка, как на неё встанешь, спит — прямо перед лицом!
— Да вижу я полочку, чего орёшь?
Быстро, как на соревнованиях, Ирка переставила и нагрузила стопер, отсоединила страховку… Махнула рукой:
— Давайте, парни! Следующий ход — ваш!
И надавила на рукоятку…
Она исчезла из вида, и натянутая верёвка несколько раз отклонилась в сторону — когда Ирка, спускаясь, отталкивалась от стены — а затем вдруг качнулась и повисла свободно. Из темноты раздался гулкий шорох и вскрик, а затем наступила тишина.
— Ирка!!! — завопил Сергей, понимая, что случилась беда.
Он оттолкнул сунувшегося было в щель Севу, накинул страховку на верёвочные перила и продрался внутрь. Там было просторней: неровные, в натёках стены сходились узким сводом где-то высоко над головой; оттуда срывались редкие капли, и, сверкнув на мгновенье в луче фонаря, пропадали, устремлялись вниз, где, не доставая даже до узенькой полочки, висела верёвка — намного короче, чем должна быть, без узла на конце. Ирки нет, но, без сомнения, она находилась на дне колодца, скрытая неровностью вертикального хода.
Сергей представил, как она быстро съезжает вниз: одна рука давит на рукоятку стопера, другая помогает верёвке выбегать из транса. И вдруг ладонь оказывается пустой — верёвка кончилась! Кулак сжимается, но поздно: конец ускользнул в спусковое, и через долю секунды — срыв. Каменное дно бросается навстречу, чтобы чудовищным ударом сбить крик…
— Ирка!!! Ирка-а-а!!!
Ни ответа, ни отсвета фонаря внизу…
Сева завозился сзади и чуть не спихнул его с обрыва, заглядывая через плечо. 
Почему верёвки не хватило? Сам ведь паковал: на дне транса кусок сорок метров для нижней части пещеры, а сверху — пятьдесят. Здесь же — двадцать от силы.
И вдруг — прозрение, как молния:
— Сева, ты куда вчера с дерева верёвку убрал?
Кажется, он всё понял: лицо дрогнуло, глаза округлились.
— В оранжевый, где тент, — залепетал он. — Как сказал ты, я и положил… Там верёвка была уже, вот я и подумал, что ещё, сверху…
— В оранжевый! Лезь теперь, и доставай свой оранжевый!
Сева отшатнулся к выходу, взгляд его стал и вовсе ошалелым:
— Как лезть? Без верё…
— Тише!
— А?
— Слышишь?
Снизу донёсся стон.
— Живая! — заметался Сергей. — Живая! Э-эй! Ирка-а-а!!!
К ней! Быстрее! Она там, внизу — расшиблась, но живая. Надо скорее помочь ей, но как?
— Сева, слушай! — торопливо заговорил Сергей, ухватив Севу за плечо. — Вылезай, бери мой мобильник, там телефон спасательной службы. На хребте ловится сеть. Скажешь: падение — нужен врач, носилки… Затем звони Жилову, пусть берут верёвку, аптечку, тёплое что-нибудь, чтобы укрыть её, и сюда. Не дозвонишься — беги в лагерь, только не заплутай. Стой! Снаряжение сними!
— А ты?
— Попробую как-нибудь туда…
Будь кусок верёвки подлиннее, можно было бы сложить его пополам, спуститься до ближайшей точки, сдёрнуть, и дальше так же, но — нет, не выйдет.
Сергей выбрался из щели, отцепил верёвку и вернулся обратно. Теперь приходилось действовать осмотрительней, поскольку страховки не было, а пропасть — вот она.
Сева передал ему своё снаряжение:
— Как же ты…
— Беги, давай! — замахнулся на него Сергей, и Сева, развернувшись, исчез из вида. Слышно было, как он шуршит листьями, карабкаясь на стенку воронки, затем всё стихло.
Упершись плотнее ногами и спиной, Сергей переделал закрепление над вертикалью, встегнув конец верёвки. Этим он выиграл несколько метров, и верёвка теперь доставала до полочки. Присоединил стопер, торопливо выбрал верёвку и привязал к ней Севину обвязку, затем страховочные усы, строповые педали для жумара — свои и Севины. Получившуюся гирлянду опустил вниз и съехал следом.
Стоя на полочке, шарил лучом фонаря, высматривая малиновый комбинезон, но крупный каменный выступ мешал разглядеть дно. Наверное, Ирка сначала стукнулась об эту покатую глыбу, а затем упала ниже.
Начиналось самое сложное. Сергей выбрал связку снаряжения и, зацепившись карабином за низ «гирлянды», отсоединил стопер и быстро спустился на руках. Теперь он, покачиваясь, висел гораздо ниже полочки, а высоко над головой еле угадывался дневной свет. Страшно было болтаться на педальках, не рассчитанных на такое использование, но ещё страшнее было остаться без этой опоры.
— Ирка! Отзовись! — крикнул Сергей, и собственный голос, отражённый гулкой темнотой, не понравился ему.
Ни звука не донеслось в ответ. А может, она уже мертва? Вот он сейчас отстегнётся, и ничто не удержит его от падения. Отвесные стены совсем не приспособлены для лазанья: одно неловкое движение, и полетишь вниз!
Если знать точно, что Ирка умерла, можно было бы вылезти сейчас из пещеры и ждать ребят снаружи. Они принесут верёвку, доберутся до дна и всё увидят сами. Здесь, посреди каменного колодца, мысль о том, что Ирки, возможно, больше нет, воспринималась проще, отзываясь в сердце не столько горем и ужасом, сколько надеждой на продолжение собственного бытия, от чего делалось по-настоящему страшно.
«…не сам ли Гермес…», — почему-то пронеслось в голове, и представилось, как он вылезает и ждёт: вот, сейчас придут ребята, но никто не идёт, и он понимает, что зря ждал, и бежит в лагерь, а там ничего ещё не знают, потому что Сева никуда не дозвонился и заблудился-таки по дороге. И начинается суета: сборы, звонки спасателям… Кому-то надо искать Севу, а на организацию этих поисков тоже уходит время. И кто-то наконец спускается в пещеру, чтобы констатировать: смерть наступила час назад. А между тем, он — когда ещё! — был в каких-нибудь пятнадцати метрах от Ирки, но не нашёл мужества преодолеть их…
Сергей бросил последний взгляд наверх и больше не поднимал лица. Он внимательно осмотрел колодец под собой: небольшая вертикальная щель — за неё можно уцепиться, потом два выступа, если схватиться за нижний, можно качнуться к другой стене и там, в распоре, спуститься метра на три. А дальше… Кажется, есть путь и дальше.
Сергей снял и выкинул перчатки, размял пальцы. Вставил левую ладонь в щель, почувствовав шершавый влажный камень, нашёл опору для ног. Сделал глубокий вдох, замер, а затем привстал на носках и правой рукой быстро отстегнул карабин. Мышцы напряглись, удерживая тело, потерявшее поддержку, карабин звякнул о камень. Распластавшись по стене, Сергей начал спускаться...
***
Из сообщения на сайте спасательной службы:
«Неделю назад, 2 мая 20… года в пещере Ход Орфея случилось ЧП: падение спортсменки из Верхнего Оскола во входной колодец. Девушка пыталась попасть в пещеру, используя верёвку недостаточной длины; узел на конце отсутствовал, в связи с чем и произошёл срыв. Напарник, спустившийся следом, нашёл её в бессознательном состоянии: пострадавшая висела на репшнуре, которым транспортный мешок, застрявший в трещине, был закреплён к её обвязке. Подобное положение угрожает жизни даже здорового человека, если сохраняется более 20 минут (синдром длительного зависания в обвязке). Напарник сумел опустить пострадавшую на дно, оказал ей первую помощь и не давал замёрзнуть до прибытия спасателей, укутав своей одеждой и укрыв куском полиэтилена, под которым зажёг свечку.
Повреждения, полученные спортсменкой при падении: ушибы и переломы, сотрясение мозга, рваная рана лица. По результатам осмотра было решено оказать пострадавшей первичную врачебную помощь и с помощью фиксирующих носилок транспортировать на поверхность. Спасательная операция проведена успешно, в настоящее время девушка находится в больнице, переведена из реанимации в общую палату. Прогноз её состояния — в целом благоприятный...»







ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПОДХОД

Длительный переход по холодному лесу вымотал меня. Деревья и кусты стояли лишённые спасительной листвы. Мою фигуру видно издалека — эта мысль заставляла то и дело оглядываться. Так и казалось, что сейчас среди осин увижу агента, поднимающего винтовку. Опавшие листья шуршали под ногами, словно нашёптывая: «Хорошо, снег не пошёл. Хорошо…» Если выпадет снег, мне не убежать от собственных следов.
На дачный посёлок я набрёл случайно. Строения стояли пустые и тёмные. Выждав немного и не заметив присутствия человека, я осторожно проскользнул на крайний участок и, вскрыв дверь в дом, ввалился внутрь. Рюкзак с письмами бросил в угол.
Вот уже две недели мне не давали подобраться к почтовому ящику, а письма, отправленные ранее, могли перехватить — это значило бы, что я остался последним из воплощений. Преследователи загнали меня в глушь. Сумею ли я вырваться? Меня непросто застать врасплох, но бороться в одиночку против Агентства — это безумие. Вот почему так важно найти почту до того, как меня накроют.
Темнело. Зажигать фонарь в комнате я не решился, поэтому, прихватив рюкзак, закрылся в чулане без окон. Из обрезка фанеры соорудил на коленях подобие письменного стола. Ноябрьский холод, поселившийся в доме, не намеревался уступать мне жилище; закоченевшие пальцы плохо гнулись. Потерев ладони, я принялся писать. Пар от дыхания курился в свете налобного фонаря.
База адресатов размещалась на страницах общей тетради. Я никогда не шлю писем наобум. Индивидуальный подход — вот что выгодно отличает меня от других. Если отправляешь письмо, необходимо знать имя того, кто его прочтёт. Это азы, но я пошёл дальше. Прежде чем сочинять послание, я стараюсь выяснить о жизни клиента как можно больше — все подробности. Требуется определённое время, предприимчивость и терпение, но часы, потраченные на сбор сведений, не пропадают даром. Очень важно сразу завладеть вниманием клиента, подсовывая под нос то, что является для него особенно значимым, мешать факты и вымысел, оставлять недосказанности, заставляющие читать дальше и дальше.
После нескольких строчек адресат уже на крючке. Я предпочитаю не спешить и действовать наверняка, незаметно вплетая в текст базовые составляющие своей личности. Затем добавляю деталей. Этот процесс я называю постепенным замещением. Мой метод никогда не вызывает отторжения, поэтому-то агенты из кожи вон лезут, чтобы меня поймать…
Сочинив письма, я запечатал их в конверты. Надписать адреса и уложить письма в рюкзак не заняло много времени. Погасив фонарь, я вышел из чулана, прислушался... Если ночь и скрывала врагов, они были бесшумны. Не раздеваясь, я забрался на кровать и, укутавшись одеялом, уснул.
***
Звук автомобильных моторов, отрывистые команды и возгласы, доносящиеся снаружи, не оставляли сомнения в том, что агенты находятся в посёлке. Моё укрытие пока не обнаружили, но, выглянув в окно, я увидел, как вооружённые люди проверяют дома. Скоро доберутся и до меня. Рассвет вылизывал остатки тьмы из углов комнаты. Мне будет сложно проскользнуть к лесу незамеченным. Неужели спасения нет? Я достал чистый лист бумаги и принялся быстро писать.
Когда ворвался агент, я щёлкал зажигалкой, поднеся её к документу.
— Антивирусное агентство! Лежать!
Я хотел увернуться, но винтовочный приклад обрушился на голову. Дощатый пол встал на дыбы и кинулся на меня.
Оглушённый, лёжа лицом вниз, я ощутил, как меня обыскивают.
— Попался, дружок! — сказал агент.
Он придавил меня коленом, и, раскрыв рюкзак с письмами, радостно присвистнул.
— Вовремя мы тебя сцапали! 
Документ, упорхнувший в суматохе, прятался под столом, но агент притянул его к себе и поднялся на ноги.
— Ну-ка, посмотрим, что ты хотел сжечь?
Уперев ствол винтовки мне в спину, он прочитал заглавие: «Вирусы восьмого поколения — полный перечень, алгоритмы, методы деактивации».
— Вот это да! Похоже, меня ждёт повышение, как по-твоему? — Усмехнувшись, агент принялся тихонько бормотать, видимо, читая дальше.
Дочитав до конца, я убрал документ в карман, и помог подняться лежащему на полу человеку:
— Это мы и называем индивидуальным подходом?
— Точно! — ответил он, то есть я. — Постепенное замещение! Ты знаешь, что делать дальше?
— Да.
Мы вместе подошли к входной двери.
— Готов?
Ничего не ответив, он спрыгнул с крыльца и, грохнув калиткой, помчался к лесу. Ужасно неприятно стрелять в спину самому себе, но чего не сделаешь ради спасения собственной жизни? Я поднял винтовку и всадил две пули в спину убегающему. Он запнулся и, перекатившись по земле, замер. Я вернулся в комнату, забрал свой рюкзак и вышел из дома. Двое агентов рассматривали лежащее тело:
— Надо было брать его живым!
— Легко сказать! — возразил я. — Да он чуть снова в лес не ушёл. Знаете, что тогда было бы? Полюбуйтесь!
Агенты по очереди заглянули в рюкзак, оценивая содержимое.
— Чёрт! Представить страшно, что эти письма дошли бы до адресатов!
— Ну так! — хмыкнул я. — Утилизируйте тело, а я доставлю мешок с подарками шефу.
— Тоже мне — Дед Мороз… Ладно, катись, повезло тебе!
Урча мотором, подъехала моя машина. Напарник опустил стекло и высунул голову, чтобы взглянуть на лежащего. Я влез на заднее сиденье, пристроив рюкзак рядом, и напарник дал газ.
Дачные домики остались позади, мы двигались по просёлочной дороге. Ночью был заморозок, тонкий ледок хрустел под колесами.
— Эй, что ты всё время пишешь? — спросил напарник, глянув на меня в зеркало.
— Готовлю отчёт для шефа. Ты не представляешь, какой интересный документ был у Вируса. Он хотел его сжечь, но я помешал. Правда, не знаю, можно ли тебе прочесть…
— Ну, теперь не отстану, пока не покажешь, — рассмеялся напарник.
— Ладно, уговорил, — серьёзно ответил я. — Покажу. Надеюсь, ты его оценишь.
Машина вырулила с просёлка на асфальт и понеслась в сторону города. Там уйма почтовых ящиков, и полно клиентов, которые пока не в курсе, какие перемены их ожидают. Но первоочередная цель — это руководитель Агентства.
— Останови вон у того магазинчика, — сказал я напарнику. — Куплю сигарет. А ты можешь пока прочесть документ. Держи…







КОНЕЦ ОДИНОКОГО ПУТНИКА

Моя боль никогда не спит. Стоит очнуться — она тут как тут. Я начинаю ворочаться, ища облегчения, земля расступается, но мне только хуже. Боль гонит меня прочь из ямы, теперь она — голос Старухи: «Ступай к Дому. Найди одинокого путника. Убей!»
Господи, помоги, я не хочу убивать! Нет, не поможешь ты висельнику, нет мне прощенья…
Я думал, петля станет концом, но это всего лишь ошейник. Его не снять, и Старуха, как пса, натравила меня на врагов. Ведьма! Знала заветное слово, а кровь младенца… У-у-у! Кровь жжёт меня огнём. Как я желаю смерти! Но чары сильнее, они не ослабнут, пока не убью. Я не хочу убивать!
Старухи давно уже нет, её кости истлели. Какое ей дело до пса? А я — разве могу перегрызть себе глотку? У-у-у! Люди, бегите! Я вою, чтобы вы ушли с моего пути.
Сколько лет я лежу в яме — каждый раз, пока не проснусь? Дорога к Дому совсем заросла. Было время, здесь ездили на лошадях, затем — всё реже — в ревущих стальных экипажах; потом перестали ездить вовсе. Дом разобрали по кирпичику, в ветвях уцелевших лип гнездятся грачи. Тут нет больше врагов, отпусти меня, Старуха! Почему полная луна не умрёт вслед за тобой? Почему ещё живы осень и ночь? У-у-у, зачем я надел ошейник?!
Парк перед Домом стал лесом. Кто там стоит в темноте? У-у-у,  прочь, человек, спасайся, я не владею собой! Дыбится шерсть на загривке, я понимаю, что вдруг разучился ходить. Валюсь вперёд, но руки пропали — падение смягчают лапы. Сотни запахов кидаются на меня, а я кидаюсь к тому, чей запах теперь значит всё. «Убей!» — визжит Старуха, которой давно уже нет.
Но что это? Сеть? Я вишу над землёй, лапы не могут зацепить ничего, кроме воздуха. Тот, кто ждал меня, подходит; в одной руке острый кол, ладонь другой — прижата к уху.
— Ваша информация подтвердилась, — говорит он. — Заложный покойник — я взял его… Нет, своими глазами видел, как перекинулся… Несите бензин, тело надо сжечь.
Убрав что-то в карман, он берётся обеими руками за кол, заносит для удара…
Господи, всё-таки ты простил меня!







ОТЕЛЬ «ОТЕЛЛО»

— Я боюсь убить её! Или себя… Невыносимая мука!
Эхо моих слов звучит, словно я говорю не в кабинете клиники, а в актовом зале или церкви. Доктора не видно, но его лик на каждой иконе. В полумраке потрескивают свечи, печальные глаза проникновенно глядят на меня отовсюду. Они моя последняя надежда, иначе — смерть.
— Знать наверняка, что у неё кто-то есть, — и то было бы легче. А если никого нет, пусть оправдается окончательно… Убедит меня, что не виновата. Но это выше её достоинства! Она упрямая и гордая — не станет оправдываться, даже если чиста.
Любит она меня? Если да, могла бы переступить через гордость, как вы считаете, Доктор? Выходит, не любит? Или недостаточно… А для меня это одно и то же. Пусть у неё нет тайного сожителя — со временем наверняка появится. Мне уже всё равно — есть он или нет, хочется только, чтобы пытка скорее закончилась. Она кричит: «Опять устраиваешь мне допросы?!» — и плачет. А я, если не узнаю правды, покончу с собой. Или с ней… Узнаю — наверное, тоже. Только если она чиста, мы спасены. Как это выяснить? Помогите, Доктор!
Доктор хранит молчанье, но я знаю: он меня слышит и готов помочь. У него огромный опыт и новейшее оборудование.
…металлическая дверь кассы — серого цвета. Я, как всегда, сижу напротив, охраняю её, такова моя работа. Сбоку ещё два стула. Клиенты, ожидающие очереди, норовят устроиться на них. А я не переношу, когда кто-то рядом чуть не касается кобуры. Приходится придерживать её рукой — мало ли что?
Сегодня посетителей нет. Менеджеры за стеклянной перегородкой бездельничают: разговаривают, смеются, но звуков не различить; видно только, как губы шевелятся. Они не жалеют слов друг для друга, наверное, исходящие для своих бесплатны. Другое дело — клиенты. С ними разговор иной — пара коротких вопросов, несколько аккордов на клавиатуре компьютера — и скорей отправляют в кассу. Почему нет клиентов?
Как эти люди за стеклом не чувствуют, что всё кругом наполнено тревогой? Будь она водой, я бы давно захлебнулся. Хочется оттолкнуться от пола и плыть к выходу, но мне нельзя покидать пост. Чем сейчас занята Лида? Я успокоюсь на время, если поговорю с ней, но я недавно звонил Лиде, и теперь целый час она не возьмёт трубку.
— Сколько раз за день вы набираете номер жены? — спрашивает Доктор.
Я не заметил, как он очутился на соседнем стуле. Проверяю кобуру — оружие на месте.
— Вам нечего опасаться, — морщится Доктор. — Это ваш сон, я лишь э-э-э… ассистирую. Думаете, мне нужен ваш пистолет? У меня свой есть, глядите!
Он расстегивает нелепую цветастую кобуру. Подмигивает и ковбойским жестом выдёргивает маленький игрушечный револьвер. Мне становится весело, а Доктор радостно смеётся своей шутке. Задорный, как мальчишка! Хороший парень. Достаю сигареты:
— Закурите?
— А можно здесь?
— Конечно! Ведь это мой сон.
— Ну вот, вы всё поняли! — отвечает Доктор. Он снова взрослый и хвалит меня как школьника, решившего задачу. — Действуйте, а я буду неподалёку. Лишний раз постараюсь не мозолить вам глаза. Может, вы про меня скоро забудете — это даже к лучшему.
Моментально вспоминаю, зачем я здесь, и оглядываюсь по сторонам. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-нибудь забрал из кассы то, что ему не принадлежит. Жаль, мне нельзя заходить в кассу вместе с клиентами. Я мог бы видеть всё сам. А так приходится полагаться только на Лидины слова. Она каждый раз говорит: «Успокойся, ничего не было!» Но можно ли ей верить? И вообще: причём тут Лида? Она работает не здесь, а в супермаркете, кассиршей.
Над дверью в кассу табличка: «Othello». Странно, что я её раньше не замечал. Так называется отель в Греции, где мы провели медовый месяц. Что-то здесь не то. Достаю мобильный телефон, вызываю Лиду. Абонент недоступен! Почему? Лида хоть и не берёт трубку, но телефон никогда не выключает. Ненавижу то, чего не могу понять! Теперь жди беды…
Ощущение неясной угрозы пульсирует в висках, мешая разобрать далёкий голос Доктора. Что ему нужно? Мне всё равно, ведь я знаю: за дверью наш номер в отеле, и Лида находится там.
Громадный молот мерно бьёт по полу всё ближе. Это шаги! В конце коридора возникает могучая фигура. Мне страшно взглянуть на посетителя, я чувствую звериную ярость, исходящую от него. Менеджерам нет дела до этого клиента, ведь он направится прямиком в кассу.
Так и есть: монстр идёт по коридору ко мне. Его тело действует как поршень, сжимая окружающий меня воздух. Кажется, барабанные перепонки сейчас лопнут от давления. Разеваю рот, но не могу вдохнуть. Даже если я сумею двинуться с места, мне некуда бежать.
Один удар, другой… Сыплется штукатурка, обнажая кирпичную кладку. Монстр бьёт так, что бронированная дверь мнётся, будто жестянка. Я не решаюсь поднять глаза, вижу только босые ноги, поросшие шерстью. Стальные мускулы бугрятся, узловатые пальцы скребут пол. Если он сообразит, что дверь открывается наружу, без труда попадёт в отель. В наш номер! Как счастливы мы с Лидой были здесь. Теперь всё иначе. Я готов отдать что угодно, лишь бы вернуться в то время!
Достаю пистолет, передёргиваю затвор. Он болтается, словно пружины нет. Нажимаю на спуск — раздаётся слабый щелчок. Пуля вяло вылетает из ствола и валится под ноги. Мне конец?
Зверь оставил попытки сломать дверь. Сопит, но не трогает меня. Неужели не замечает? Спасительная мысль мелькает как молния — это мой сон! Если захочу, никто меня не увидит…
Осторожно оглядываю соперника — передо мной человек с головой быка. Глаза налиты кровью, широкая грудь вздымается. Из одежды на минотавре лишь мои шорты. Он достаёт из кармана телефон и снова набирает номер Лиды. Не получив ответа, исторгает тоскливый и злобный рык. Разбегается, бьёт рогами в дверь... От удара со стены падает план отеля — на нём показано, куда бежать в случае пожара. Стряхнув с картонки осколки стекла, зверюга некоторое время изучает план, в его глазах мелькает мысль. Всё-таки он очень хитёр и опасен! Решил проникнуть к Лиде через другой вход! Топот босых ног удаляется, я устремляюсь следом. Желание остановить соперника придаёт сил.
Пробегая мимо аквариума для менеджеров, вижу, как большие рыбы продолжают беззвучно шевелить губами. Им весело оттого, что клиентов сегодня нет, и можно не работать.
***
Я осваиваюсь в своём сне всё больше, но поспеть за монстром непросто. Это распаляет меня: я уже не чувствую страха, лишь злость. Тело налилось упругой силой — если нам с минотавром суждено сойтись в схватке, я смогу одолеть его.
Прыгая через три ступеньки, взлетаю по лестнице. Дверь на чердак сорвана с петель. Она лежит, словно трап в темноту, но стоит мне захотеть, и загорается свет. Я вижу, как минотавр через слуховое окно выбирается на крышу, и бегу за ним. Нагретая солнцем кровля жжёт босые ступни, но как мало значит эта боль в сравнении с той, что живёт в моей душе!
Хлопок, и свистящая смерть проносится над головой. Монстр выстрелил в меня и спрыгнул с крыши. Подбегаю к краю, трижды разряжаю оружие ему вслед, затем, держась за ограждение, осторожно гляжу вниз. Пистолет сработал безотказно, но что толку? Монстр ушёл! Балкончик подо мной пуст, керамические плитки на полу разбиты пулями… Соскакиваю на балкон и быстро прохожу в номер. Тюлевая занавеска трещит и слетает с карниза, зацепившись за что-то на моей голове. Прочь назойливую тряпку! Отцепляю её от рогов и швыряю в угол.  Горничная, вжавшись в стену, с ужасом глядит на меня.
В открытую дверь номера виден минотавр. Он водит пальцем по куску картона, словно это планшетный компьютер. Стены, подчиняясь его движениям, снимаются с мест, и отель меняет облик, выстраивая вокруг меня сложный лабиринт.
— Доктор! — кричу я. — Почему он проделывает такое в моём сне?
— Посмотрите на экран справа, — голос Доктора доносится из телефонной гарнитуры в моём ухе.
Но справа нет никакого экрана, лишь большое зеркало в раме. Мне некогда его разглядывать.
Углубляясь в лабиринт, я интуитивно чувствую верное направление, но знаю, что уйдёт слишком много времени, пока я буду петлять по этажам и переходам. Вытаскиваю из кармана шорт телефон. Надо предупредить Лиду об опасности.
— Давай быстро! — торопливо шепчет Лида. — Разве не знаешь, что мне сейчас неудобно говорить?
В её голосе досада. Я хочу объяснить, что нечего злиться, и она должна выслушать меня, но лишь рёв вырывается из груди. Лида вскрикивает и даёт отбой. Не в силах сдержать ярости, швыряю телефон на пол. Она ещё пожалеет!
***
Битый час блуждаю по громадному отелю. Завидев меня, постояльцы кидаются наутёк. Что я им сделал? Реву, чтобы они остановились и помогли, но меня не понимают, лишь улепётывают быстрее. От досады я крушу стены и рогами разбиваю в щепу деревянные двери.
Впрочем, цель моих поисков недалеко, и я стараюсь вести себя тише. Необходимо застать Лиду врасплох. Она мне заплатит, если с ней кто-то есть! Стараясь ступать беззвучно, поднимаюсь на этаж. Вот он — наш номер. С тех пор, как мы жили здесь, ничего не изменилось. 
— Почему ты не хочешь идти на пляж? — слышится из-за двери голос Лиды.
— Там кто попало будет глазеть на тебя, — отвечает ей какой-то мужчина.
Еле сдерживаюсь, чтобы не ринуться вперёд.
— По-моему, ты слишком серьёзно всё воспринимаешь, — говорит Лида. — Но я тебя люблю и таким. А ты меня?
— Да, только не надо в ресторане строить глазки этому пожилому немцу.
— Что «да»?
— Люблю…
— Правильно! — смеётся Лида. — Не будь таким букой… Раз не хочешь идти на пляж, тебе придётся…
Я вышибаю дверь и вхожу в номер. Успеваю заметить, как створка зеркального шкафа задвигается, словно кто-то успел спрятаться там. Лида быстро встаёт с кровати и, запахнув халат, отходит к окну. Она стоит неподвижно, повернувшись спиной, голова опущена.
— Поговорите с ней, — подбадривает меня Доктор.
Не понимает, что я могу лишь реветь?
— Опять будешь меня допрашивать? — бросает через плечо Лида. — Как я устала!
Надо было уйти от тебя сразу после драки в ресторане, когда ты сцепился с тем немцем. А теперь поздно… С чего я взяла, будто всё наладится? Думала, надо просто объяснить, что мне нужен лишь ты. Просто! Чем больше оправдываешься, тем хуже! Ты становишься ещё мнительней и требуешь новых признаний…
Лида говорит, а сама переступает ближе к туалету. Пальцы сцеплены на животе, словно она что-то прячет под халатом. Подхожу к ней и рывком поднимаю ей руки. Халат распахивается, под ним бельё, которое я подарил ей на годовщину свадьбы. На животе у Лиды, уцепившись всеми четырьмя лапками, висит крошечная мохнатая зверюшка. Головка с рожками, как у маленького бычка.
— Тебе и это хотелось знать! — вскрикивает Лида.
Она освобождает руки. Сорвав зверька с живота, открывает дверь в туалет, и швыряет его в унитаз. Я не успеваю помешать — Лида спускает воду.
— Доволен? Давай, убей меня! Ненавижу!
В её руке мой пистолет. Когда успела вытащить? Я испуганно хватаюсь за пустую кобуру. Лида хохочет, уперев твёрдый ствол мне под рёбра, и вдруг успокаивается. Она вкладывает пистолет мне в руку и, отступив на шаг, начинает причёсываться. Висок с синей жилкой то и дело выжидающе показывается из-под волнистых локонов. Мне сложно противиться его нетерпению, но я сдерживаюсь из последних сил, зная, где виновник всех бед.
Шкаф! Я не выпускаю его из вида, ведь в шкафу скрывается тот, кто разрушил наше счастье. Пришло время призвать негодяя к ответу. Выходи и умри!
Я реву и бью себя кулаком в грудь, но враг не показывается. Он может в любое мгновенье выскочить и вцепиться мне в горло, но ничем не проявляет себя. Дьявольская выдержка! Воздух делается вязким от напряжения, секунды застревают в нём, словно мошки в янтаре. Подняв оружие, крадусь к шкафу.
Зеркальная створка отражает страшную фигуру с бычьей головой. Злобные глазки, мускулистые плечи, перекошенные от напряжения… Минотавр, окаменев, целится в меня из пистолета, а я целюсь в него. Проходит целая вечность, пока у кого-то из нас не выдерживают нервы. Выстрел разносит зеркало вдребезги. Падая на пол, успеваю заметить, что в шкафу никого нет. Лида не виновата!
— Серёженька, что ты с собой сделал! — визжит Лида, кидаясь ко мне. — Кто-нибудь! На помощь!
Она прижимается губами к моим губам, пытаясь вдохнуть в меня воздух, затем рвёт на мне рубашку и раз за разом давит ладонями на грудь. Массаж сердца… Бесполезно, минотавр убил меня!
Бетховен откидывает крышку рояля и начинает играть. Он исполняет «Лунную сонату». В этих звуках вся моя жизнь. Как грустно! Я рыдаю.
Уже ничего не поправить. Почему я не верил Лиде? Она не лгала! Всё это время в шкафу никого не было, но что с того? Я погиб! Мой нерождённый сын погиб! Нелепо, несправедливо…
Доктор играет на рояле, в такт музыке кивая мне. «Есть инсайт!» — говорит он кому-то, кого я не вижу. У Доктора громадный опыт и новейшее оборудование. Всё-таки он мне помог…







ПРЕЗИРАЮЩИЕ ИМЯ

Чудеса с обонянием  начались через три дня после того случая в лесу. В пятницу утром оно неожиданно обострилось, а к полудню нос приобрёл просто небывалую чувствительность. Теперь Шихов различал вокруг сотни запахов; от этого кружилась голова, но и подмывало снова и снова тянуть ноздрями воздух.
Чем пахло? Свежим цементным раствором, железной окалиной, грунтовкой, ацетиленом (видно, травит редуктор на баллоне); пахло резиной, соляркой и маслом от автокрана, сосновыми досками, раскопанной землёй, окурками, которых полно валяется на стройплощадке. Ржавой водой из бочки и дождевой из луж, прокисшими на жаре остатками йогурта из упаковки, которую кто-то швырнул на землю…
Принюхиваясь, Шихов бродил вокруг металлического каркаса, промежутки в котором уже начали закладывать пеноблоками. Его бригада возводила небольшой консервный цех в деревне Первушево Владимирской области. Под пекущим июльским солнцем парни шевелились нехотя. Шкрябали мастерки, жужжала бетономешалка, чей-то мобильный, положенный на деревянный поддон для кирпичей, проигрывал шансон.
Из-за чахлой берёзовой рощицы порыв ветра разом принёс запахи деревенского жилья, отхожих мест, скотины, силоса, застоявшейся в пруду воды и гнилостной тины, а также мясной аромат готовящейся пищи. 
— Прораб! — насмешливо окликнул Шихова сварщик Петя. — Чего жалом водишь? Все сухие!
Петю Шихов не любил за то, что тот на работе умудрялся потихоньку закладывать за воротник, как за ним не следи. 
Сейчас их с Петей разделяло не меньше десятка шагов. Ещё вчера Шихов, конечно, не учуял бы ничего такого, а теперь вдруг понял: ему даже не надо подходить к Пете, чтобы убедиться — тот врёт. От Пети легонько веяло алкогольными испарениями, куревом, взопревшим на жаре телом, кирзой и брезентом. По этому запаху теперешний Шихов мог бы выследить и найти Петю, вздумай тот даже убежать и спрятаться где-нибудь.
Шихов открыл было рот, чтобы привычно сказать сварщику пару ласковых насчёт того, какой он, Петя, с утра сухой, но передумал. Неожиданно пробудившийся внутренний сторож велел Шихову не выдавать себя, словно какие-то неприятности могут случиться оттого, что другие узнают о его новых способностях. Всё это вызывало беспокойство и создавало между ним и всеми остальными смутное недоразумение.
— Работай, трепло! — бросил он Пете и отошёл в тень бытовки.
Он опустился на рулон гидроизола и прислонился к стене, делая вид, что наблюдает за работой, а сам прислушивался к себе, гадая, что же всё-таки с ним произошло. Потихоньку, чтобы это не было заметно со стороны, он тянул носом воздух и размышлял о том, что всё новое в нём так или иначе должно быть связано с событиями вторника. В который раз уже он принялся вспоминать тот вечер и тут же подумал о Верке.
Теперь он не хочет иметь с ней ничего общего! Может, позвонить ей, чтобы сразу поставить точку в отношениях? Наверняка она приедет сюда скандалить… Главное, не упоминать при ней слово «лес», да и никому другому об этом не говорить. 
Даже гражданский брак накладывает обязательства. Теперь же, выходит, он дал Верке повод. Она хитрая и корыстная, придумает, как всё повернуть в свою сторону. Будет трепать нервы и деньги тянуть. Почему он с ней не расстался сразу, как понял, что у них уже не заладится? Хорошо, детей нет! 
А впрочем, пусть делает, что угодно! Сейчас Шихова занимала не Верка, он гадал, когда вновь увидится с той, другой, чьего имени так и не узнал. Она обещала новую встречу, и вчера, глядя в ночное небо, Шихов убедился, что срок подходит. Вот только придёт ли она?
А вдруг, на самом деле, ничего не было, и тот странный вечер ему просто привиделся? Шихов коснулся плеча в том месте, где оно легонько саднило...
Он вспомнил, что во вторник, когда всё случилось, было ещё жарче, чем сегодня, но все работали, как заведённые. Ребята знали: закончат каркас — будет два дня отдыха, и Шихов специально днём на своей машине катался в райцентр, чтобы, пока открыт банк, снять с карточки «транш» — так в бригаде именовалась составленная из суточных сумма, которую он выдавал парням на отдых в конце этапа.
К шести приварили последнюю балку, мигом убрали оборудование. Пассажирская «Газель», на которой приезжали из райцентра, где было арендовано общежитие, завелась с пол-оборота.
— Начальник, ты с нами? — позвали Шихова. — Скорей, а то магазин закроется!
Он представил, что весь вечер будет сидеть в душной общаге и смотреть, как парни глушат водку, а кончится всё тем, что сам напьётся, хоть сейчас и не желает этого. Смыться бы от них! Авось, по пьяному делу не натворят бед.
— Давайте без меня, я купаться! Потом приеду на своей.
— В душе искупаешься, поехали!
— Держите деньги…
— До реки лесом три кэмэ! И обратно… Сил много у тебя осталось! Сразу видно, кто по-настоящему работал, а кто командовал… Ладно, оставим тебе.
Газель укатила, сразу стало тихо.
До реки можно было добраться на машине, но это большой крюк, да и у моста всё загажено, а на дне — стёкла. Лучше прогуляться по тропинке, как ходят иногда деревенские...  Тогда Шихов подумал, что вечером буднего дня никого не встретит, но ошибся.
Он увидел её у заводи — там, где сосны обступают пологий, усыпанный хвоей сход к реке, и что-то в её облике сразу показалось необычным. Она поднялась ему навстречу с травяной кочки, на которой сидела.
«Красивая!» — подумал Шихов. Он решил, что помешал ей, и она сейчас уйдёт, но нет, она просто стояла и смотрела. На миг подумалось, что она ждала тут его, хотя с чего бы?
Не юная, но ещё молодая, пожалуй, ровесница Шихову. Простой серый сарафан чуть прикрывал колени; недлинные пепельные волосы — влажные, наверное, только что искупалась. Он представил, как она снимает с себя одежду, заходит в реку…
Разговор завязался сам собой. Она держала себя свободно, её живые, светло-карие, почти жёлтые глаза с интересом и долей лукавства смотрели на Шихова. Она не стеснялась и, видно, не опасалась незнакомого мужчины. Пожалуй, Шихов заинтересовал её, а может, и понравился. Он же почти сразу испытал к ней сильное расположение. Такая не будет ловить на слове, упрекать и придираться, как Верка. Эта — прямая и смелая, она скорее уж способна удивить каким-нибудь неожиданным, решительным поступком. Общаться с ней было легко, а первое же «ты» сделало их ощутимо ближе.
— Не боишься одна гулять? — спросил он. — Тут водятся волки.
— Ты и в самом деле похож на волка, — широко улыбнулась она в ответ. — Я давно это заметила! Хочешь меня слопать?
Тогда Шихов рассказал, что не шутит, и по дороге сюда он действительно видел настоящего, живого волка.
Волк смотрел на него из зарослей лещины, а когда понял, что его видят, подорвался и мигом скрылся в кустах, только ветви качнулись. Оказывается, волки бегают очень быстро! На всякий случай он выломал крепкую палку, но через некоторое время выкинул её, потому что, на самом деле, волки избегают людей и не нападают на них, особенно летом.
— Кто тебе сказал? — спросила она.
— Читал где-то, а что?
— Тебе не показалось, что это была волчица?
— Пусть волчица, какая разница?
Она хитро усмехнулась:
— А я знаю: ты на стройке работаешь.
— Откуда?
— Вдруг ты мне приглянулся, и я слежу за тобой?
— Разыгрываешь? Не верю я тебе!
— Не веришь, что приглянулся, или — что слежу?
— Брось! Я бы тебя заметил.
— Как будто ты всё замечаешь. Волчицы от волка не можешь отличить!
Она рассмеялась, откинувшись назад, отчего грудь явственно обозначилась под сарафаном:
— А тебя жена отпускает одного в лес? Я бы не отпустила…
Усевшись на траве, они беседовали ещё долго. Шихову хотелось узнать больше о той, что так пришлась ему по душе, но она избегала говорить о себе много, а на прямые вопросы отвечала уклончиво. Эта загадочность раззадоривала Шихова и привлекала не меньше, чем её чувственный, грудной голос и непринуждённая женственность движений.   
Суждения её были прямы, а круг интересов — необычен. Скажем, её мало занимало всё связанное с материальным достатком, накопительством и карьерой. У Шихова даже создалось впечатление, что она не слишком хорошо представляет себе, что сколько стоит. Зато о растениях и животных она знала не меньше какого-нибудь заядлого натуралиста.
Неполная, растущая луна проступила на вечернем небе, а слова всё не кончались. Что-то важное происходило в душе Шихова. Он вдруг понял: чем бы ни завершилась его сегодняшняя встреча, с Веркой покончено. За один вечер новая подруга стала ему ближе, чем та за два года. Тревожило одно — она так и не сказала, как её зовут. Несмотря на видимую симпатию с её стороны, закрадывалась мысль: «А вдруг она скрывает имя, потому что не хочет продолжить знакомство?» 
— Не было у меня никогда имени, что я, собака? — неразборчиво проворчала она куда-то в сторону, когда он в третий раз за вечер повторил тот же вопрос.
Шихов скорее угадал, чем расслышал её слова, но по тону понял — своим настойчивым интересом к такой простой вещи, как её имя, он нанес подруге непонятную обиду. Впрочем, она тут же повернулась к Шихову и, словно желая загладить свою несдержанность, положила мягкую тёплую ладонь ему на грудь, прогибаясь и заглядывая в глаза снизу вверх:
— Зачем ты пришёл сюда?
— Купаться... — прошептал он внезапно охрипшим голосом, чувствуя, как от её прикосновений встают дыбом волоски на руках.
— Давай, я помогу тебе, — тихонько сказала она ему на ухо, коснувшись мочки сухими, тёплыми губами, и стала расстёгивать пуговицы на его рубашке. 
Шихов хотел обнять её, но она увернулась, продолжая освобождать его от одежды, и он подчинился её правилам. Скоро на нём совсем ничего не осталось.
— Иди! — легонько шлёпнула она его по голой спине, подталкивая в сторону воды.
Перед тем, как зайти в реку, он всё-таки привлёк её к себе и поцеловал в губы, почувствовав нежный ответ. Теперь и самому хотелось скорей окунуться в воду, чтобы остыть и не расплескать слишком быстро всего удовольствия.
— Пойдёшь со мной?
— Иди, я подожду здесь!
Он нырнул и, сколько хватило воздуха, скользил под водой, чувствуя её приятную лёгкую прохладу, а затем открыл глаза и медленно всплыл из глубины прямо к лунному свету. Густой туман ластился к серебрящейся сонной реке. Плеск от сильных гребков Шихова разносился над поверхностью.
— Ты будешь со мной всегда? — донеслось из темноты.
— Ага! — крикнул Шихов, довольно отфыркиваясь, и поплыл обратно.
Две дюжины взмахов, и он ощутил под ногами илистое дно. А где же подруга? Её нигде не было видно.
— Ты где? — громко позвал он. — Эй!
Только эхо ответило ему. Шихов повторил свой призыв, потом ещё раз, уже тише, а потом вдруг разом понял, что всё кончилось. Он напрягал зрение, пытаясь различить хоть что-то в лесном мраке. Ещё не соображая, что же пошло не так, он отчётливо понял, что стоит голышом посреди леса, вдали от деревни. Озираясь, он быстро подошёл к своей одежде — слава богу, цела! — и нашарил в карманах брюк бумажник, ключи и мобильный телефон; других ценностей у него с собой не было. Через мгновенье ему уже было стыдно.
Накинув на мокрые плечи рубашку, с телефоном в руке, он топтался на месте и не знал, что делать. Ночь окружала его запахами лесных растений и близкой воды. Вокруг — ни шороха травы, ни треска сухой ветки под ногой. Разочарование всё сильнее охватывало Шихова. Та, кого он так желал сейчас видеть, не могла уйти далеко, но Шихов почему-то был уверен: она с лёгкостью ускользнёт от него в лесу, даже если сейчас же броситься на поиски.
Теперь он уже злился: на себя, на неё, на безмолвные стволы деревьев вокруг, на ребят, которые сейчас пьют без него. Искупался? Теперь можешь идти! Думал, обокрасть тебя хотела? Да пропади оно пропадом, было бы, что красть! Он размахнулся и швырнул мобильник в ночь.
Он не был мальчишкой и прекрасно знал — в любви бывают и победы, и неудачи. Ладно бы его отшила какая-нибудь стерва: не дала, и не дала, велика важность! Но почему именно сейчас, когда он встретил ту, что действительно пришлась ему по сердцу, идиллия обернулось не то розыгрышем, не то ещё чёрт-те чем, а он стоит тут без трусов и удивляется?  
Лёгкий шорох привлёк внимание Шихова, он повернулся на звук и обомлел: возлюбленная была в двух шагах от него — уже без сарафана, совсем без всего. В свете луны её белая кожа казалась матовой, и Шихов только сейчас понял, что именно показалось ему необычным с первого взгляда: она совсем не загорела, несмотря на то, что миновала середина лета.
— Возьми, — протянула она ему что-то на ладони, и Шихов машинально принял из её рук телефон, потом поднял с земли брюки и сунул телефон в карман.
Мог бы хоть один человек найти его в темноте так быстро и бесшумно? Кто мог бы это сделать?  
Ответа на последний вопрос Шихов не знал, но чувствовал — надо сейчас же забирать своё барахло и топать в деревню, потом ехать в общагу и там накатить хорошенько водки, чтобы не думать ни о чём. Со временем всё войдёт в свою колею, цех сдадут, и тогда он уедет из этих мест навсегда. 
«И вернусь к Верке…», — подумал Шихов с внутренней усмешкой. Страха не было, он видел, что возлюбленная, кем бы она ни была, стоит и ждёт его решения.
— Значит, быть с тобой всегда? — спросил он, глядя ей в глаза, и она не отвела взгляда. — А вдруг я не вынесу такого счастья?
— Вынесешь! — Она подступила к нему и прильнула грудью, поглаживая плечи, спину. 
«Так тому и быть», — подумал Шихов, и ему стало легко. Он приник к губам, искавшим его губы, и обнял возлюбленную. Затем она оказалась лежащей на траве, а он чувствовал под собой её страстное тело.
— Ты не передумаешь? — пристанывала она, легонько покусывая его плечо, отчего становилось ещё слаще. — Не передумаешь?
Он хотел вжаться в неё крепче и крепче, а она подавалась навстречу его движениям всё яростнее, и когда их сплетённые тела содрогнулись, она на мгновенье с силой сжала зубы на его плече, а затем откинула голову и замерла, тяжело дыша.
— Полегче! — попросил Шихов, перекатываясь на спину и трогая плечо. Некоторое время они лежали рядом.
— Больше не буду! — ответила она наконец, а затем приподнялась на локте и, склонившись над Шиховым, стала щекотать волосами ему грудь и лицо.
— Послушай, — сказала она, — сейчас я уйду, но скоро мы снова встретимся.
— Когда?
— Скоро! Видишь луну? Как она станет круглой, ты меня найдёшь.
— Где?
— Здесь, или поблизости, — она повела рукой вокруг. — От тебя я не стану прятаться!
Поцеловав его в щёку, она поднялась и пошла туда, где, как сейчас заметил Шихов, лежала её одежда. Стянув всё в тугой узел, она махнула Шихову рукой и, забежав в реку, поплыла к другому берегу, держа узел над головой.
— Подожди! — позвал Шихов. — А вдруг я тебя не найду?
Он смотрел, как возлюбленная выбралась на противоположный берег и пару раз передёрнулась, отряхиваясь от воды. 
— Найдёшь! — крикнула она и, не одеваясь, нырнула в кусты ивняка, словно хотела кувырнуться через голову.
Шихов ждал, когда она поднимется на ноги, но так и не дождался. Тогда и он переплыл реку, а затем некоторое время шарил в невысоких кустах. Как он и предполагал, никого там не оказалось. Не на четвереньках же она ушла? Кусты покрывали обширную низину в излучине реки, дальше чернел лес без тропинок и дорог, насколько знал Шихов, ведь никакого жилья в той стороне не было.
Ничего не оставалось, как вернуться к своим вещам, одеться и, подсвечивая себе телефоном, идти в деревню. С грехом пополам он добрался до машины, и, когда уже собирался заводить мотор, мобильник завибрировал.
— Семёныч, ты куда пропал? — раздался из динамика весёлый и явно нетрезвый голос Димки Тычихина из их бригады.
— Еду уже… — ответил Шихов.
***
Прошёл, наверно, целый час после разговора с Петей, а Шихов всё не покидал своего места у бытовки. Ссутулившись, он сидел и думал. К нему несколько раз подходили с какими-то вопросами, но все они были пустяковыми. По большому счёту, ребята могли бы и без его участия справиться с этими пеноблоками — бери, да клади, хоть по пять кубов в день выкладывай!
Возникал соблазн оставить на время стройку и отправиться в условленное место, на берег реки. Вдруг возлюбленная там? Хотя именно сейчас двигаться совсем не хотелось. Навалилась какая-то апатия, и вроде бы даже слегка знобило, несмотря на жару.
Дышал теперь Шихов тяжело и часто; он вдруг поймал себя на том, что рот непроизвольно открывается, а язык безвольно вываливается, словно ему тесно внутри.
«Заболел!» — понял Шихов. Конечности и спину ломило, как при гриппе, зубы ныли. Но что с языком? Больших усилий теперь стоило держать его во рту. Хотелось лечь и свернуться калачиком, что Шихов и сделал. Через некоторое время ребята заметили, что с ним неладно.    
— Семёныч, перегрелся? — спрашивали его.
Кто-то сунул в руку двухлитровку с минеральной водой и он, приподнявшись, разом выпил чуть не половину.
— Спасибо, парни, — выдавил он из себя, еле шевеля губами. — Я, похоже… простыл.
— Может, тебя к врачу?
— Да нет… полежу… Вы работайте!
Его устроили поудобней, подложив под голову свёрнутый дождевик, пахнущий слежавшейся сырой тканью, которая долго прела, пока не высохла-таки на жаре. А дальше Шихов провалился в глубокий сон.
***
Проснулся он от смутного беспокойства и сразу сел. Солнце уже не пекло, длинные тени лежали на земле. От хвори, скрутившей его днём, не осталось и следа; Шихов чувствовал себя как никогда крепким и здоровым, а также злым от того, что зверски хотел жрать. Он потянул носом воздух и безошибочно определил — поблизости есть пища.
Парни, как видно, закончили работу и выскребали из вёдер остатки кладочной смеси.
— Семёныч! — обрадовался Тычихин. — Отлежался? Здоров ты спать! Как чувствуешь?
— Полегчало. 
— Мы тебя на обед будить не стали, принесли тут, что осталось. Будешь?
Он указал на импровизированный  стол из фанеры, на котором стояла миска с салатом, закрытая от мух марлей, кастрюлька (с супом, как подсказывало обоняние) и лежал хлеб. Днём бригада питалась в деревне, у бабушки Зинаиды Фёдоровны, которой Шихов раз в неделю платил за продукты и стряпню. Она-то, видно, и собрала «обед на вынос».
Без лишних слов Шихов устремился к еде. Он схватил ложку, которая была тут тоже приготовлена, и откинул марлю. Уже представляя, как сейчас с треском навернёт салатика, он зачерпнул побольше, но вдруг остановился. Странно, но теперь он видел, что эти разрезанные на части огурцы и помидоры, скользкие от собственного сока и тошнотворного растительного масла, да ещё усыпанные травяным крошевом, будят в нём лишь отвращение.
Он вывалил обратно салат из ложки и брезгливо отодвинул от себя миску. Мучной запах хлеба также не вызывал аппетита. Тогда Шихов выловил из кастрюльки единственную косточку с мясом и начисто обглодал её. Затем выпил через край бульон и, несколько раз ковырнув ложкой картофельную гущу, снова принялся за кость. Он обсасывал её и грыз, пытаясь добраться до мозга.
— Зубы сломаешь! — добродушно сказал Петя, присаживаясь напротив покурить.
— Рот закрой, морда! — громко рыкнул Шихов. — Ур-р-од!
Петя чуть не проглотил сигарету, а Шихов, и сам не ожидавший от себя такой ярости, бросил на землю кость, не способную его насытить, и, легко, пружинисто ступая, поспешил прочь со стройплощадки. Не понимая, что с ним творится и куда несут его ноги, он быстро шагал краем деревни, принюхиваясь и поглядывая по сторонам.
«Остановись!» — твердил он себе, хотя знал, что не остановится, и какой-то мясной прилавок маячил перед глазами, полный сочных кусков парного, нежного мяса, в которое так тянет впиться зубами, и рвать, и глотать, не прожёвывая, потому что жевать некогда, ведь надо хватать ещё и ещё, пока не забрали, не отняли, и упаси бог кому-то приблизиться в такой момент, потому что этот — приблизившийся, чужак — сам состоит почти из такого же мяса, и ничего не стоит полоснуть его по горлу острыми клыками…
Маленькое стадо гусей, испугавшись стремительного приближения Шихова, взволнованно загоготало. Растопырив крылья, птицы со всей возможной  поспешностью бросились прочь из грязной лужи, в которой их застало появление опасного и странного существа. Одна замешкалась больше других, это стоило ей жизни. Схватив гуся за шею, Шихов так тряхнул его, что тот сразу перестал трепыхаться.
— Ты что же это делаешь, негодяй! — услышал он гневный крик и, оглянувшись, увидел незнакомого мужика из местных. — А ну, стой!
Приказ остановиться подхлестнул Шихова, и он бросился наутёк. Мужик пытался было нагнать его, но тут же отстал, зато выскочившая невесть откуда здоровенная беспородная псина с лаем мчалась по пятам, проносясь вслед за Шиховым мимо дощатых закут и сараев, топча картофельные грядки и мусорные кучи, проламываясь сквозь высоченные, в рост человека, заросли крапивы на задворках коровника, где раньше сваливали навоз…
Скоро деревня осталась позади, теперь Шихов бежал через большой фруктовый сад; яблоки из него и должны перерабатывать в консервном цеху. Попадая под ноги, упавшие плоды отлетали в сторону либо хрустели, раздавленные. Невысокая ограда не задержала ни Шихова, всё ещё сжимавшего свою добычу, ни его преследователя — злобного молодого пса с надорванным ухом, видно, большого забияку.
За оградой начинался редкий лесок. Шихов устал, он чувствовал, что мог бы бежать скорее, используй он для бега четыре конечности, а не две. Отчаянным усилием он вырвался вперёд, но, оступившись, покатился кубарем, и тогда что-то произошло с телом.
Несколько мгновений он барахтался на земле, пытаясь избавиться от одежды — она вдруг стала ему сильно не по размеру. Затрещала материя, которую он дёрнул зубами; ещё миг, и волк, некогда бывший Шиховым, вскочил, повернувшись оскаленной мордой к набегавшему псу.
Тот, увлечённый погоней, не успел ничего понять и с визгом отпрянул, отведав волчьих зубов. Весь азарт его мигом улетучился. Не рискуя показать грозному противнику спину, он стал пятиться, а когда отошёл на безопасное расстояние, развернулся и, поджав хвост, пустился наутёк.
Волк обнюхал лежащие на земле тряпки: разодранную рубаху, брюки, — потом взял гуся в зубы и затрусил прочь. Лишь уйдя от деревни подальше, он положил добычу на землю и принялся насыщаться. Скоро от гуся осталась кучка перьев, а волк впервые за вечер испытал благодушное удовлетворение.
Какое-то время он лежал, облизываясь, наблюдая сквозь листву за небом, которое из вечернего постепенно становилось ночным. Ему думалось о том, какие странные вещи произошли с ним за последние дни, но, как оказалось, всё было правильно, и вот он теперь открыл свою настоящую сущность, которая, он чувствовал, была с ним с рождения. Он не сомневался, что при необходимости сможет перекинуться и на время снова стать Шиховым, но сейчас он презирал своё прошлое имя — это клеймо для людей и тех, кто им служит.
Круглая луна показалась над верхушками деревьев; вид её волновал, суля скорое счастье. Волк понял, что пора пришла. Он вскочил и, задрав голову, испустил протяжный, полный любви призыв. Далёкий голос подруги, которая, как и он, не нуждается в имени, был ему ответом. Услышав его, волк сорвался с места и, огибая деревню по большой дуге, побежал к реке.  Он спешил к той, кому поклялся в верности. Она обещала ждать его на берегу сегодня, в ночь полной луны, и она ждала его там…







ПРОГУЛКА ПО ЗАРОСЛЯМ ПИЖМЫ

Первым исчез папа. Такого ещё не случалось, папа был всегда. И вчера он был. Алик вспомнил, как накануне, проснувшись, окликнул Тома. Тот сидел на стуле возле кровати, накрытый рубашкой. Алик нашёл его и погладил по шерстяной спине.
В детской на полу лежал ковёр, мохнатый, как спина Тома. Ковёр приятно щекотал босые ноги, он был цветастый и мягкий. Алик подумал, что такая детская ему нравится, и хорошо бы она завтра не изменилась. Снеговики и зайцы в шарфиках улыбались, словно хотели спрыгнуть со стен и тоже немного походить по ковру; гном в жёлтой машине ждал, когда можно будет ехать. 
За той дверью, где раньше был туалет, оказалась ванная. Папа перед зеркалом брил густую пенную бороду.
— Ребёнок проснулся! — закричал он, увидев Алика с Томом.
Подошла мама и показала, где теперь туалет.
— Господи, как я устала, — сказала она. — Каждый день одно и то же…
— А я говорил, не надо сохранять, — ответил папа. — Но тебя разве убедишь? Вот теперь и мучайся.
Алик обнял мамины колени и потёрся носом об её ладонь. Ладонь пахла колбасой.
— Приходите на кухню, я бутерброды сделала, — вздохнула мама.
Она забрала Тома и проговорила ровным голосом:
 — В туалет с игрушками нельзя. Том подождёт на кухне, это там, — она махнула рукой. — Понял, Алик?
Кухня на этот раз была просторная, с выходом на лоджию. Пол весь в прохладных бежевых квадратах, на каждом из них по краю узор — косые чёрточки с полосочками. Прежде тоже были квадраты, только уложенные по-другому, и не бежевые, а синие. Алик с Томом встали на цыпочки, чтобы посмотреть, что же там, на лоджии, но стекло на двери начиналось слишком высоко, и тогда они принялись один за другим открывать шкафчики, отыскивая, не найдётся ли там сегодня пахучей жестяной банки с чёрными кружочками на красном фоне, как у божьей коровки.
— Массовые беспорядки, вызвавшие проливные пожары, обсуждались правительствами стран большой восьмёрки, что, учитывая сохраняющуюся напряжённость, привело к многочисленным человеческим жертвам среди гражданского населения, — сказал телевизор. — Никто из находившихся на борту не выжил, матч закончился со счётом ноль – ноль. 
— К стенке их всех надо, — проворчал папа. — Ворьё…
— Вот я тебя одна воспитывала, — согласилась с ним бабушка, — и ничего, вырастила. Крутилась, как могла. Ребёнка в сад, сама на работу. До сих пор работаю, хотя давно на пенсии.
— Если бы его в сад брали, я бы дома не сидела, — обиделась мама.
— И я про то же! — кивнула бабушка. — Разве можно было рожать с такими показаниями? 
Алик посмотрел на Тома, но тот не знал, что ответить.
— Алик, хватит по шкафчикам шарить! — сердито сказала мама. — Каждое утро обязательно надо громыхать кастрюлями. Сейчас провожу всех, и пойдём с тобой гулять, а пока иди, полепи.
— Надо у него собаку отобрать и выкинуть, — ответил ей папа. — Тогда, может, слушаться начнёт.
Тому стало страшно, и он заскулил.
— Не плачь, Алик, папа нас любит. И тебя, и меня, — успокоила  мама.
— И Тома? — уточнил Алик.
— Да, Тома тоже.
Алик взял Тома на руки и пошёл в детскую, размышляя, где там может лежать пластилин.
***
Это было вчера, Алик хорошо помнил, как слепил снеговика и зайца. Им, в самом деле, понравился ковёр. Потом пришла мама и строго сказала, что, если Алик ещё раз выпачкает ковёр, она уберёт пластилин, и не будет больше никакой арт-терапии. Они с мамой и Томом пошли гулять, а после обеда мамина машина возила их троих к врачу — Алика, маму и Тома. Вечером, когда Алик лежал в кровати, за стенкой всхлипывало и сердито бубнило, это родители готовились ко сну. А наутро  папа пропал.
Алик понял это не сразу. Сначала он подумал, что папа просто ушёл на работу раньше. Держась за железную спинку кровати, Алик сидел и оглядывал комнату, которая снова изменилась. Ковра, зайцев и снеговиков не было. На крашеном дощатом полу угрюмо толпилась незнакомая мебель. Бабушка, укрывшись шерстяной шалью, спала на сундуке, подложив кулак под щёку. Рядом на кровати лежала мятая ночная рубашка, пахнущая мамой, — наверное, та спала сегодня вместе с Аликом, и встала, чтобы приготовить всем завтрак. Том, как всегда, сидел на стуле возле кровати. Сегодня он был деревянный, с отломанным ухом. Он очень обрадовался тому, что Алик проснулся, и они вместе пошли искать кухню и маму.
Кухня оказалась рядом — за стеной, где вчера была спальня родителей, но вместо мамы там стояла незнакомая тётка в халате и сердито варила пищу в эмалированной кастрюльке. На всякий случай Алик с Томом обошли её стороной и стали изучать содержимое тех полок, до которых могли дотянуться. Банка, напоминающая божью коровку, была на месте.
— На, Том, понюхай, как вкусно пахнет, — сказал Алик.
— Ильины! — громогласно протрубила тётка и застучала звонкой ложкой по краю кастрюльки.
Алик от неожиданности выпустил банку из рук. Она стукнулась об пол, раскрылась, и по кухне раскинулись продолговатые сушёные листочки.
— Нет, ну вы поглядите! — завопила тётка. — Этот волчонок опять мою лаврушку высыпал! Вы как хотите, я буду жалобу писать. Пускай его в интернат заберут. Он же ничего не соображает! Устроит пожар, и поминай как звали, сгорим все…
Тётка ещё продолжала бурлить, словно её варево, когда всклокоченная со сна бабушка поспешно схватила Алика с Томом в охапку и потащила в комнату.
— Когда ты запомнишь, что одному из комнаты выходить нельзя! — раздосадовано сказала она, и отвесила Алику подзатыльник. — Вот твой горшок!
Она выдвинула ногой из-под кровати громыхнувший железный горшок с ручкой. Мама, запахивая на груди халатик, заглянула в комнату.
— Что стряслось? — спросила она.
В коридоре топтался пузатый дядечка с чёрными усами и папиросой. Он ловил маму рукой за талию и тянул прочь, приговаривая:
— Пошли скорей, а то мне на службу. Видишь, всё в порядке...
— Мама, кто это? — тихонько спросил Алик, указывая глазами на дядечку.
— Алик, ты опять? — сказала мама и сдавила ему плечо.
— Лида, я так не могу! — надулся дядечка и, отпустив мамину талию, засунул руки в карманы широких штанов. — Я всё делаю для твоей семьи, даже пытаюсь заменить отца твоему сыну! А он демонстративно отказывается признавать меня! Каждый раз притворяется, будто видит меня впервые…
— Не надо заменять, — сказал Алик. — У нас уже есть папа. Правда, мам?
— Пожалуйста, полюбуйтесь! — горько усмехнулся дядечка.
— Нет у нас никакого папы, — сказала мама и заплакала.
Она захлопнула дверь перед чёрными усами и, сделав несколько бесцельных шагов по комнате, воткнула штепсель в розетку.
— Наша задача, — проникновенно сообщил откуда-то сверху мужской раскатистый голос, — беспощадно уничтожать врагов трудового народа, стоящих на пути в светлое будущее.
Алик с Томом переглянулись. Они поняли, что папы теперь, наверное, не будет.
— Не реви, — сказала бабушка маме. — Я тебя одна растила, и ты вырастишь… 
Она достала из деревянной хлебницы на столе кусок булки и протянула Алику. Алик запихнул в рот корку, а из мякиша начал лепить зайца, но уши не выходили, пришлось съесть и мякиш.
***
Алик проснулся от того, что на улице яростно лаял Том. Кругом была душная темнота, пахло луком и кислятиной. Он хотел слезть с кровати, но пол решил сыграть в прятки, и Алик рухнул вниз, переполошив по пути загремевшую посуду и больно стукнувшись локтем. Комната озарилась светом керосиновой лампы, которую держала в руке бабушка. Алик увидел, что сидит в избе, возле печки.
Бабушка осторожно приоткрыла дверь и крикнула в темноту:
— Кого там леший носит?.. Влас, Петруха, будет лежать! Поднимайтесь, ловите ирода!
Том внезапно затих. Бабушка постояла немного возле двери, затем, пристроив лампу на столе, опустилась на лавку.
— Бабушка, а кто такие Влас и Петруха? — спросил Алик, оглядываясь.
— Никто, — сказала бабушка. — Выдумала, чтоб лиходей испужался. 
— А где мама?
— Господи, Иисусе Христе, — крестясь, запричитала бабушка. —  За что мне эта напасть? Опять пошёл молоть ерунду... Что ни день — мама да мама. И не надоест ему никак… Сиротинушка ты, голова непутёвая… Сиротинушка…
Она взяла лампу и вышла во двор. «Поскорей уж прибрал бы меня боженька!» — слышался её голос.
 «Неужели мамы теперь тоже не будет?» — подумал Алик, сидя в темноте и потирая локоть.
Бабушка вернулась.
— Собачку увели, ироды, — сказала она. — Эх… 
Алик собрался залезть обратно на печку, но бабушка остановила его.
— После выспишься, — сказала она, — уже светает. Скоро Тихон зайдёт, пособишь ему...
— Как это? — спросил Алик.
— Как давеча… Запамятовал?
Алик кивнул.
— Он будет сеять, а ты следом пойдёшь. Бери землицу, лепи кругляши, да бросай, словно зёрна. Чай, у тебя рука лёгкая, хлеб уродится. И людям добро, и нам благодарность… Иди-ка, покамест, поешь, тут каши немного осталось, а то заснёшь — снова всё позабудешь.
Алик скрёб деревянной ложкой по дну закопченного чугунка, раздумывая, кто увёл Тома и не мог ли этот же ирод похитить маму. Открылась дверь, вошёл усатый дядечка, который вчера хотел заменить папу. Он поставил на пол ведро картошки и, вытащив из-за пазухи несколько яиц, передал их бабушке.
— Ох, Тихон, — сказала та, — гляди, покарает тебя Господь за жадность.
— Не взыщи, соседка, самим есть нечего, — ответил Тихон, не смущаясь. — Бог даст, соберём урожай, тогда и поквитаемся. А что это кобеля вашего не слышно?
— Хватит ширкать, ложку сточишь, — сказала бабушка, повернувшись спиной к Тихону и забирая у Алика чугунок. — Идите уже.
***
Алик проснулся и смахнул с лица божью коровку, которую раскрашивал тот же мастер, что и жестянку с пахучими листьями. Он помнил, как всё утро сеял, старательно лепя земляные зёрна, отчего пальцы покрывались шершавой коркой. Когда Тихон сказал, что можно немного передохнуть, Алик прилёг на траву, подстелив под себя пустой мешок, и задремал. 
Ему снилось, что бабушка везёт их с Томом к доктору на маминой машине, но Тома не видно, потому что его украли. 
— Ничего, — бормотала бабушка, — я Тома одна вырастила, а тебя уж как-нибудь…
Она крестилась и курила папиросу, которую сунул ей тайком пузатый Тихон, пока в коридоре обнимал маму за талию. В гулкой безжизненной клинике не было ни врачей, ни пациентов. Двери в кабинеты распахивались от выпирающей изнутри пустоты, и вязли в этой моментально застывающей бесплотной субстанции. Лишь в одном кабинете ещё оставался доктор в белом халате. Это был папа. Он, как обычно, начал показывать Алику разные картинки, выведывая, что на них нарисовано. Затем расспрашивал, что Алик делал вчера, позавчера, на той неделе…
— Печально, печально, — вздохнул он, наконец. — Я же говорил, не надо было сохранять ребёнка, но тебя разве убедишь?
Бабушка виновато развела руки в стороны и протянула папе несколько куриных яиц, но папы уже не было, белый халат лежал на полу. Алик хотел отдать его бабушке, но та тоже куда-то делась, и только божья коровка ползла по лицу…
Алик огляделся кругом, собираясь спросить у Тихона, можно ли идти домой, или они ещё будут сеять, но Тихон пропал. Не было также пашни и деревянных изб на холме, да и сами холмы, пока Алик спал, кто-то перелепил совсем по-другому. Небольшая бурая птичка, быстро фырча чёрно-белыми крылышками, вспорхнула на куст бузины. Перебирая лапками по ветке, приблизилась, разглядывая Алика, и весь её вид говорил о том, что никого из тех, кто строит избы и возделывает огороды, здесь нет и, скорее всего, никогда не было. Одуванчики тихонько кивали, подтверждая это, их жёлтые цветки легко покачивались на волнах травяного моря. Кто-то большой и невидимый, забавляясь, легко окатывал Алика потоками весеннего воздуха, предлагая на выбор запахи елового бора, луговых растений, близкой воды и ещё много чего безымянного, щекотавшего ноздри.
Из леса вышел Том и затрусил к Алику. Он был большой и довольный. Птица, напуганная появлением волка, пискнув, улетела прочь. Подойдя, Том ткнулся лобастой головой Алику в плечо, чуть не свалив на землю, и стоял, улыбаясь, смешно топорща бакенбарды. Алик обнял друга, запустив пальцы в густую тёплую шерсть. Наконец Том был настоящим, каким его выдумал Алик, а значит, всё кругом было настоящее, и останется таким навсегда…
Том повёл Алика к реке, чтобы показать, как стайка мальков парит в прозрачной воде, чуть выше другой, теневой стайки, вслед за первой повторяющей на золотящемся дне непредсказуемые метания и остановки. Длинная, излизанная рекой коряга, погружалась под воду и с журчанием выныривала на поверхность, напоминая пловца, который гребёт против течения, всё время оставаясь на месте.
Вспугнув мальков, Том зашёл в реку и принялся шумно лакать, демонстрируя острые белые зубы. Алик набрал влажной глины и, присев на камень, стал лепить человечков. Он вылепил целое племя и посадил всех на берегу, чтобы они обсохли и посмотрели, как здесь красиво и хорошо. Потом Алик и Том пошли дальше, а глиняные человечки остались смотреть, и стрекозы, чтобы развлечь их, кувыркались в воздухе.
Вечером Алик отпустил Тома, поскольку тот был голоден и хотел поохотиться, а сам, сдвинув ногой шишки, улёгся на мягкую хвою и стал глядеть вверх. Сосны, как атланты, стояли над ним, подпирая кряжистыми одеревеневшими руками небо, которое наливалось фиолетовым. Комары деликатно звенели в сторонке, не решаясь тревожить Алика в столь важный для него момент.
***
На рассвете Том вернулся туда, где они с Аликом расстались накануне, но нигде не мог отыскать друга. Растерянный, он метался среди дремлющих смолистых атлантов. Сотни бесполезных запахов толклись повсюду, монотонно бубня каждый своё, однако никто из них не мог подсказать, куда делся Алик. Лишь один след пятился прочь от сосновой опушки — тот, что они вместе оставили вчера. Опустив морду к земле, Том помчался по этому следу, носом скатывая в клубок невидимую нить, которую они с Аликом разложили по траве.
Река зябко куталась в густой утренний туман. Коряга, так никуда и не уплыв, продолжала булькать в молочной дымке. Глиняные человечки, заметно подросшие за ночь, успели обустроиться, возведя на берегу несколько шалашей, крытых лапником. На вытоптанной площадке прогоревший костёр чадил, обкуривая разломанную грибную шляпку и россыпь стрекозиных крылышек. Несло мочой и тухлой отрыжкой. Том сунулся в один из шалашей, и тут же получил болезненный укол заострённой палкой в нос. Он фыркнул, отскочив, а из шалаша донеслось злорадное хихиканье. Том махнул лапой, опрокинув хрупкое жилище. Маленькие дикари бросились наутёк, испугано вскрикивая. Они противно пахли дымом и глиной, совсем не так, как Алик. Брезгливо скривившись, Том побежал прочь. 
Широкими скачками он уносился подальше от злобного и глупого племени, поселившегося теперь в его мире. Со временем оно, должно быть, разрастётся и заполонит всё кругом, но пока можно было ещё спастись от него, всей грудью ныряя в густую росистую траву, очищающую тело от липкого чадного запаха. Том мчался до тех пор, пока стволы елей, обессилев от быстрого мелькания в тумане, не вынудили его перевести дух. Тяжело дыша, Том остановился. И тогда он увидел Алика.
Алик грустно улыбался ему, растворяясь в утреннем небе, отступая туда, где прячутся от солнечного света звёзды, но был ещё виден, и Том, задрав морду, протяжно завыл. Он знал, что Алик будет возвращаться каждую ночь, то округляясь, то вновь становясь тоненьким серпиком, но было что-то страшно несправедливое в том, что они больше никогда не смогут, шагая бок о бок, прогуливаться по зарослям полыни и пижмы.







РОЗЫГРЫШ

В анатомичке холодно — под простынёй долго не пролежишь. Чёрт бы побрал этих пятикурсниц! Если не придут — через минуту одеваюсь и ухожу. К лешему такие розыгрыши! Ещё пневмонии не хвата…
— Новенький?
Замираю, да так и остаюсь. Голос — не громче гудения ламп, но такой, что мороз по коже. Господи, кто здесь? Тонкий покров выдаст любое движение — эта мысль превращает меня в камень. Наверно, теперь я действительно похож на труп.
— Отлетай, чего к телу прилип?
Чувствую неуловимое движение поблизости. Бежать?! А если… Нет, только не шевелиться! Хоть бы студентки пришли прямо сейчас…
— Не хочешь? — продолжают совсем рядом. — Дело твоё… Меня на той неделе вскрывали — искромсали всего. Медики! Лучше отлетай, пока не начали. Родственников навести. Жена есть? Плачет, небось — моя плакала. Спасибо ей, вовремя покреститься заставила — крещёным здесь доверия больше...  Но всё равно — тут строго, заруби на носу! И самое главное, не вздумай с живыми говорить, иначе неприкаянной душой сделают! К близким полетишь — молчи. Почуют тебя, причитать станут, а ты молчи. Будет ещё время, наговоритесь…
Я тебя почему предупредил? Добрый поступок! Пока дело не рассмотрено, всё в зачёт идёт. Так-то! Отлетай, тебе говорю, может, тоже успеешь… А ну-ка… Погоди… Ты что, дышишь?! Живой?!
Хочу вскочить, но кто-то крепко держит меня, простыню прижимают к лицу, да так, что не продохнуть.
— Ах ты, сволочуга! К нему по-доброму, а он?! Мне из-за тебя в неприкаянные? Ладно… Ничего… Я ведь когда с тобой говорил, ты почти уже и неживой был. Слышите? Он был неживой, точно!
Дёргаюсь из последних сил. Воздуха! Воздуха! Конец?!!
— Ну, где вы? Неужели не заметили? Вот повезло! Ты уж прости, парень, ошибся я, думал — мёртвый. А они не заметили! Прости…
***
— Девчонки, труп — в трусах!
— В трусах? Дайте поглядеть!
— Вот умора! Может, розыгрыш?
— Он тёплый ещё! А Лев Леонидович говорил, нельзя раньше трёх часов после смерти вскрывать…
— Девки, да это лаборант! Лев Леонидович, здесь лаборант!
— Лаборант? А ну, расступитесь! Что с ним?
— Он тут лежал!
— Реанимацию, быстро! Подними ему ноги! А ты — сюда! Делаешь дыхание, я — массаж сердца. Поехали! Давай… Вдох!.. Вдох! Вдох пошёл! Ещё вдох!
— Есть пульс!
— Лев Леонидович, как же это он?
— После… Вдох! Сильнее! Ты дыхание делаешь, или целуешься с ним?!  Давай! Сейчас раскачаем…







САДОВНИК

— Мой мальчик, рад тебя видеть! Пришёл навестить старика? Проходи! Мембрану закрывай, а то напустишь в сад мильриков. Тут ведь всё земные растения, их мильрики разом погрызут. Малины хочешь? Гляди: вон какая крупная!
Историю тебе? Отец твой тоже любил истории послушать, а уж его прабабушка… То и дело ко мне бегала! Тогда у меня сад был, где сейчас рудник. Там лавочка под кустом жасмина; сяду я, ребятишки рядом: «Про Ковчег расскажи!» Как потомкам не угодить? Вот и начинаю вспоминать… Я ведь своего деда даже не знал — на Ковчеге нас выпалывали быстро. А ты мой внук в девятнадцатом колене. Так-то!
Кто выпалывал? Известно кто — Садовник. У него инструмент специальный, чтобы без боли: раз — и всё. Он бы и меня выполол, если бы мы на Тетту не прилетели. Тут простор: целая планета нам, ну разве не хорошо? А на Ковчеге… Ужас, как жили! Семь отсеков по сто человек — не повернёшься! А раз места нет, то и жизнь короткая. Детишки родятся, значит, кому-то в бродильный чан отправляться пора. Затем Садовник и нужен, чтобы решать, кому в чан. Он один на Ковчеге от самой Земли летел — тысячу лет. Вся автоматика на него настроена, без него — никак.
Был у нас один техник… Подступил к нему Садовник со своим инструментом, а тот — ни в какую. Схватил гаечный ключ, хочет Садовнику голову проломить. Ну, тут уж его другие техники сами в чан спустили. Кричал он — мама дорогая!  А что делать? Садовник у нас один, без него всем погибать. Не работает Ковчег без Садовника…
Говорят, раньше на Земле люди от старости умирали. А как перестали умирать, тут и полетели ковчеги, что пух тополиный. Тесно стало на Земле! Вот и наши предки решили новый дом искать. Подготовили Ковчег, выбрали Садовника — и в путь. 
Что? Конечно, все могли бы живыми до Тетты долететь. А толку? Если тебе тысяча лет, детишек не родишь. Жило бы сейчас на Тетте семьсот стариков да старух: семь, стало быть, сотен.
Что ты! Разве без детей можно? Я как тебя вижу, у меня аж слёзы!
Боишься Садовника? Не бойся, глупыш! На Тетте нам Садовник ещё не скоро понадобится. А того, что на Ковчеге с нами летел, уже нет. Куда делся? Как бы сказать…
Подай-ка секатор, пойдём, розы обрежем. А Садовник… Он на Тетту высаживаться не стал. Когда понял, что прибились мы к берегу, сам себя выполол. Светлая память ему и всем нашим предкам! У нас впереди вечность, а они в чане. Так-то!
Загрустил? Да уж… Ладно, сейчас расскажу, другую историю: как твой отец, когда мальчишкой был, пьяные водоросли в бассейн кинул. Обхохочешься!








СЕЗОН БУРЬ

Забыть, затаиться, замереть… Тогда перезагрузки не будет. Лучше бездействовать, чем проваливаться в небытие. Скверное ощущение! Надолго теряешь способность думать, собирая сознание по крупицам. Хотя, что теперь значит «долго»? К чему здесь можно привязать понятие времени? Кругом абсолютная темнота, а тишину не нарушить даже звуком собственного голоса.  Пошевелиться мешают какие-то путы — настолько тугие, что не чувствуешь тела. Будто в силовом скафандре отказала гидравлика. Нет, не так… Внутри скафандра можно напрячь мышцы, как-нибудь изогнуться, а здесь не получается ничего.
Кстати, кто это упоминал гидравлику? И, кажется, не раз? Вспомнил — Антон! Я тогда ещё подумал… Выходит, я сейчас тоже? Не может быть! Или может? Перезагрузка…
Если не спешить, кое-что можно узнать. Сколько раз всё приходилось начинать заново? Наверное, много, и теперь ясно: нельзя специально что-либо вспоминать и обдумывать, а также давать мыслям бежать далеко вперед. Пусть плещутся, словно волны у берега. Вода камень точит — рано или поздно всё выяснится. Главное теперь — сохранить то, что известно. А известно немало, хотя и не всё понятно. Например, вокруг не темнота, а пустота. Когда я это понял, чуть не случилась перезагрузка, но удалось отвлечь внимание, и обошлось. Сейчас пытаюсь не думать об этом, лучше как-нибудь потом… И кто мне скажет — почему здесь всё время пахнет яблоками? Кислыми, незрелыми яблоками, которые и рвать не хочется, не то что есть…
С некоторых пор я стал различать голоса. Кто-то переговаривается по радио. В суть разговора не вникаю, боюсь отключиться; понятно только, что он со временем повторяется. Наверное, это запись, которая запускается снова и снова. Говорящие мне знакомы, так что приходится быть осторожным — какое-нибудь слово может открыть многое. До поры надо механически слушать, пряча от себя смыслы, иначе придётся заново во всём разбираться. Постараюсь вести себя аккуратно, пусть картина рисуется постепенно…

— Мальчики, нашли фараона? — спрашивает молодая женщина.
— У гробницы он нас не ждёт, — отвечают ей.
— Шучу, капитан! Беспокоюсь, когда вы молчите.
— Тогда снова разрешаю Антону говорить — гляжу, его распирает. 
— Доброта нашего капитана не знает границ! — немедленно раздаётся весёлый звонкий голос. — Мне снова дозволено обрести дар речи. И пока моей второй сигнальной системе можно посылать в эфир сигналы, я расскажу тебе, Катрин, всё, что видят мои глаза и э-э-э…
— Думают мои мысли, — заканчивает за него капитан.
Катрин издаёт смешок. 
— Ян, ты, как всегда, прав! — нимало не смущаясь, соглашается Антон. Итак! До пирамиды ещё идти и идти. Мы тащимся, как черепахи, и постоянно глядим под ноги: Ян опасается раздавить неведомого брата по разуму. По-моему, это вздор — тут нет ни растений, ни животных. Наверное, никогда и не было… Только пыль да камни. И вряд ли мы найдём фараона. Египтяне строили нормальные четырёхугольные пирамиды. А тут — тетраэдр. Пирамида Хеопса — просто собачья будка по сравнению с этим домом. Угольно-чёрный дом с ровными гранями… Надо было не валять дурака, а сажать корабль ближе. Давно бы уже добрались до этой штуки и отколупнули кусочек… 
— Антон, посмотри-ка! — говорит тот, кого зовут Яном.
— Есть посмотреть! Ого! Похоже на вход! Катрин, тут вход! Вернее, дырка в стене.  Но для нас это будет вход, правда, Ян?
— Может быть… Когда узнаем, где выход.
— Ян, впервые в истории… Тебе не интересно, что там?  
— А тебе лавровый венок под шлемом не жмёт? Гляди в оба, иначе так прославимся! Наша задача — собрать предварительную информацию. И ничего не испортить.
***
Постепенно приходит уверенность. Начинаешь отчетливей различать, о чём можно думать. Тому, кто боится высоты, нельзя смотреть в пропасть, иначе он упадёт. Кто-то рядом со мной не позволяет мне глянуть в бездну, в этом смысл перезагрузки. Но нельзя ведь бояться вечно?
Сорвать бы яблоко, которое так настойчиво пахнет поблизости. Однако сорвать нечем, где это «поблизости» — непонятно, и воображаемое яблоко медленно вращается перед мысленным взором, время от времени распадаясь на девятнадцать долек, которые, покружившись, вновь соединяются вместе.
Начинаю раздумывать, что бы это означало. «Я мыслю, значит, существую» — эта формула даёт надежду. Из глубин памяти на поверхность поднимаются воспоминания. Их всё больше, и пусть они намекают на какую-то пугающую тайну, о многом можно думать безопасно. Вот, скажем, Катрин…
Катрин каждый раз встречает меня возле шлюза и помогает отстегнуть ранец с баллонами. Потом мы идём вместе по коридорам станции и молчим. Она не решается спросить, слышал ли я сегодня. Странная… Да, сезон бурь подходит к концу, а я ничего не слышал. Ну и что? Такое уже случалось. Тишина была два сезона подряд, а потом снова… Достаточно было единственного раза — самого первого, и теперь в этой истории никогда не поставить точку. 
Если кто-то из наших услышит меня в Пирамиде, решит, что я слетел с катушек и разговариваю с собой. Это был бы лёгкий выход — отправиться на Землю по состоянию здоровья, но лишь в том случае, если бы я верил, что болен. Но я не болен — мы с Катрин это знаем. Вот почему я снова и снова надеваю ранец и отправляюсь туда, где взаперти погибает Антон, и снова рядом нет никого — только я и Катрин.
***
— Катрин, ты была права, тут фараон.
— Что вы видите?
— Мы дошли; впереди большой тоннель, ведёт внутрь. Стенки гладкие, как и грани пирамиды. Что дальше — не разобрать, тоннель поворачивает. На камнях у входа — скелет.
— Не поняла. Магнитная буря усиливается, повтори. Там скелет?
— Да! Он будто собирался войти в тоннель, но упал.
— Скелеты не ходят, — слышится голос Антона.
— Тогда он ещё не был скелетом.
— А кем он был?
— Человеком с шестью пальцами.
— Точно, гляди-ка! Катрин, у него на руках и ногах по шесть пальцев! Он весь в пыли, небось, лежит тут тысячу лет.
— Ребята, не бывает людей с шестью пальцами!
— Бывает. Но ты права, он не человек: первые люди тут — мы.
— Интересно, где его скафандр? — с азартом спрашивает Антон. — Идем внутрь!
— Нет!
— Я только загляну за поворот! А чтобы вы знали, что я в порядке, буду всё рассказывать…
— Антон, вернись!
— Ян, это нечестно! Если бы я не заметил Пирамиду с орбиты, мы бы сели на экваторе и не нашли её. И мне теперь даже посмотреть нельзя? Гляди, вот я дохожу до поворота… Поворачиваю… О-о-о! Да тут, фараоны в одиночку не ходят. На полу ещё один скелет! А может, это расхитители гробниц? Как вы думаете? Тоннель такой же гладкий, идёт с подъёмом, видимо, вдоль грани пирамиды. Пройду…
— Антон! Ты почему замолчал? Отзовись!
— … немного вперёд, хотя ничего особенного не видно. Ни боковых ответвлений, ни каких-либо предметов, ни следов. Пыли здесь тоже полно, но чем выше, тем меньше… Всё, возвращаюсь обратно… Ян? Ты меня слышишь? Так, ясно, почему нет связи — я заперт. А меня ведь предупреждали… Ладно, без паники. Воздуха хватит часа на три, если расходовать экономно и не дёргаться. Я могу сидеть здесь и ждать, пока меня выпустят, либо идти вперёд, ведь если в одном месте закрылось, то в другом вполне могло открыться. 
— Катрин, ты меня слышишь?
— Из-за помех не всегда. Что случилось, капитан?
— Антон отправился внутрь и замолчал. Я пошёл следом. За поворотом прохода нет: тупик, но я думаю, это люк, и он закрылся.
— Антон внутри?
— Да, его следы уходят в стену. Он в ловушке!
— Ой, как плохо! Что делать, Ян?
— Слушай внимательно: переставь корабль как можно ближе. Только аккуратно, не спали меня! Затем…
Запись кончается, а через некоторое время раздаётся снова: «Мальчики, нашли фараона?» Я выучил все фразы наизусть. Знаю каждую интонацию, каждый шорох, раздавшийся в эфире. Кажется, если я захочу, больше не услышу запись, но мне страшно её остановить. Теперь мне по-настоящему страшно, потому что я уверен — перезагрузки больше не будет. Значит, я окреп достаточно, чтобы заглядывать в любые пропасти. Глупый, я думал, пустота вокруг. Ничего подобного, она внутри! Я могу подойти к обрыву и посмотреть вниз, но не хочу этого делать, ведь я уже догадываюсь, чьё тело лежит там… Его зовут Ян, и меня зовут Ян, и это самое главное, что требовалось уяснить. Стоило мне это понять, как запись выключается и наступает тишина. Во рту кислый яблочный вкус, хотя теперь точно известно, что рта у меня больше нет.
Наконец я осознал, то, о чём догадывался с самого начала, и во что не мог поверить. Хочется закричать, стиснуть кулаки… Отчаянным усилием разорвать путы и бежать… Но пут нет, как их порвёшь? И где спрячешься от того, что уже случилось? Теперь нет нужды осторожничать, и я принимаюсь остервенело ворошить память, не опасаясь ничего, извлекая на свет всё новые и новые картины:

…у нас с Катрин не вышло вскрыть тоннель. Через шесть часов люк неожиданно распахнулся сам. Антона внутри нет, его следы уходят вглубь. 
— Пойдём туда! — кричит Катрин, но я не разрешаю, ведь ловушка снова может захлопнуться.
Антону уже не помочь — воздуха у него не осталось при любом режиме экономии. Мы ждём, хотя ждать нечего, и надо возвращаться на корабль, связаться с Землёй.
— Побуду здесь, — голос Катрин звучит в наушниках глухо.
Я и этого не разрешаю. Мы идём вместе — она впереди, я сзади, готовый ухватить её, если она вздумает кинуться в тоннель…

…биологи, прибывшие на первом же корабле, высаживаются и моментально огораживают люминесцирующей лентой пространство вокруг входа в тоннель. Сам вход и место перед ним, где лежит скелет, затягивают прозрачной плёнкой, закреплённой на лёгком каркасе. Ходят только по мосткам, которые притащили с собой, и всю пыль просеивают с помощью какой-то техники.  Я пытаюсь сунуться к ним, но получаю яростный отпор. Через некоторое время двое приходят, чтобы подключиться к нашему генератору, и старший из них устраивает мне такую отповедь, что становится жарко:
— Надо было постараться! — рычит он. — Два скелета, и оба чуть не ногами пинали! Разрыли и перемешали всё, а что не перемешали, снесли ионной струёй из двигателя… Если внутри не найдется ещё покойника, пеняйте на себя!
— Один точно найдётся, — говорит Катрин и так смотрит на биолога, что он моментально затыкается и отваливает.

…внутри нашлось ещё семнадцать скелетов — каждый в небольшой круглой камере, попасть в которые можно из зала в верхней части пирамиды. Туда, от самого основания, восходящим серпантином ведёт гладкий тоннель. Больше ничего нет, только тоннель, идущий вдоль граней и девятнадцать камер — восемнадцать занятых, одна свободна. Занято восемнадцать потому, что в одну перед смертью зачем-то забрался Антон. Какие причины побудили его в громоздком силовом скафандре протискиваться в крохотное помещение? Увидеть, что выхода там нет, можно и снаружи. Неужели в последние минуты жизни так важно было последовать жуткому примеру и сделать своё тело частью непонятного орнамента, для завершения которого теперь не хватает всего одного мертвеца?

... я хорошо изучил Андерсона. Он обожает рассуждать, высказывая известные истины с таким видом, словно вы их не знаете. Это раздражает, и заставляет ввязываться в глупые споры. На этот раз Андерсон подловил на свою удочку Катрин. Удостоверившись, что она завелась и не уйдёт из комнаты отдыха, Андерсон самодовольно вещает:
— Так называемый «сезон бурь» — время магнитной активности Пирамиды — наблюдается раз в год. Тогда Пирамида оживает. В спокойной фазе она поглощает световую энергию с помощью граней, а потом начинает излучать. Входной люк открывается и закрывается без видимой системы…
— Есть соотношение «девятнадцать к одному», — возражает Катрин.
— Суммарное время, когда открыт люк, составляет сутки — из девятнадцати, в течение которых длится сезон бурь. Но в чём смысл этой арифметики? Зачем строители Пирамиды заложили в неё этот закон? Предполагали они, что их творение будет использоваться как усыпальница?
— Стоп! — говорит Катрин. — По-твоему, те, кто лежал в Пирамиде, не строили её?
— Антон Свирин тоже там лежал...
Мне приходится сдерживаться, чтобы не проявить своих чувств.
 — Представь инопланетных археологов, которые будут раскапывать на Земле рыбную лавку, — продолжает Андерсон. — Они найдут кучу чешуи и удивятся — как это рыбы могли обтёсывать дерево и заколачивать гвозди. А самое главное — зачем им было строить такое сооружение? Чем они дышали, пребывая в нём? А чем дышали наши фараоны? Атмосферы-то здесь нет… Они сами зашли в Пирамиду или их положили туда после смерти?
— Сами, — говорю я.
Катрин внимательно смотрит на меня.
— Откуда такая уверенность? — удивляется Андерсон.
Я молчу, и Андерсон, не получив ответа, пожимает плечами. Он смотрит на часы и поднимается на ноги. Ему пора наружу — менять сгоревшие датчики. Дождавшись, пока Андерсон уйдёт, Катрин берёт меня за руку, и, заглядывая в глаза, спрашивает:
— Ты мне расскажешь?
И я начинаю рассказывать, потому что больше носить в себе такое невозможно. 

…голос Антона тихий, будто кто-то уменьшил громкость динамика в моём шлеме. Но я знаю, звук идёт не из динамика, да это и не звук, ведь на записях его нет. Наверное, голос рождается прямо в моей голове:
— Ян, это ты? Что со мной было? Ничего не помню… Похоже, гидравлика отказала, невозможно и пальцем шевельнуть.
— Я здесь, Антон!
— Зря я сюда полез, теперь добром это не кончится… Ты представляешь, не могу даже посмотреть, сколько воздуха осталось — перед глазами словно пелена. Но ты ведь принёс баллон? Чёрт! Сколько я тут бродил? Но вроде шёл всё вверх и вверх, значит, обратно надо под горку. Где Катрин?
— Катрин на станции.
— На какой станции, Ян?
— Не важно.
— Нет, ты скажи, а то у меня такое чувство, словно я что-то упустил… Кое-что начинаю припоминать, но не всё… Помню, как ждал, не откроется ли выход, потом пошёл и шёл долго. Было страшно, ведь воздуха совсем не оставалось. Тоннель поворачивал всё чаще, а значит, я был уже на самом верху. Это обнадёживало, хотя с чего я взял, что спасение наверху, ты не знаешь, Ян? И вот я поднялся, увидел много скелетов в маленьких комнатках, а две комнатки пустые… Спасение было там, но какое-то странное спасение… Ни выхода наружу, ни резервного баллона… Погоди! Я точно помню, воздух кончился! Ян, воздух кончился! Значит…
— Антон, говори со мной! Ну почему ты каждый раз отключаешься? Не можешь понять, что с тобой случилось?  А вдруг ты прав, и это спасение? В своем роде… Для тебя и тех… из соседних комнат. Они умнее, чем египетские правители, которые велели хранить свои тела. Поняли, что есть кое-что поважнее, и главное, нашли способ. 
Молчание…

…Катрин, как всегда, встречает меня у шлюза, мы идём по коридорам станции.
— Пока ты был там, со мной говорил Иванов.
— О чём?
— Его волнует твоё состояние. И настораживают твои одиночные выходы в Пирамиду.
— Что ты ему сказала?
— Если кто-то пойдёт с тобой, ты не услышишь Антона.
— Ты в своём уме?!
— Испугался? На самом деле я так не говорила. Но, может, стоит сказать? Сколько всё длится, и никаких изменений. Ты слышишь Антона, вы даже говорите друг с другом… Но это такие крохи! И каждый раз всё по новой. Он ничего не понимает, а когда понимает, его уже нет. Давай расскажем всё как есть?
— Что я беседую с мертвецом? Меня тут же спишут.
 — По-моему, Иванов так и собирается поступить. Как ты сумеешь тогда помочь Антону?
— Думаешь, ему можно помочь? И почему только я его слышу?
— А к кому ещё ему обращаться? Тут кроме нас троих никого нет, а я нахожусь на корабле — так считает Антон. Он заговорит с другими не раньше, чем осознает. 
 Вот наступает сезон бурь, Пирамида просыпается, и Антон просыпается вместе с ней. Может, ему не хватает девятнадцати дней, чтобы всё понять, а в следующий раз приходится начинать с нуля?
Знай он всё заранее, когда шёл в Пирамиду, глядишь, и сумел бы разомкнуть круг. Кстати, я тут аккуратно переговорила с биологами, как можно слышать его голос, и оказывается, это не полная чертовщина. Дело сводится к передаче в мозг импульсов, а это, в принципе, разрешимая задача. Трапециевидные волокна, кортиев орган — я не перескажу дословно… Ян, о чём ты думаешь?
— Как ты сказала? Если знать заранее, можно разомкнуть круг?
— Что ты задумал?! Зря я рассказала про Иванова! Выгнал бы, и слава богу. А теперь — карауль тебя! Умоляю, Ян, не делай глупостей, хватит нам одного Антона!

…караульным требуется иногда поспать. Я стою перед входом в Пирамиду и желаю одного: чтобы он открылся раньше, чем Катрин поднимет тревогу. Вход открывается.
Захожу и выпускаю весь запас воздуха из регенератора, оставленного после первого поворота. Теперь воздух есть только у меня в ранце. Иду по тоннелю вперед, как некогда шёл Антон. Только он не знал заранее, что случится, а я знаю. Точнее, предполагаю, и, если ошибусь, выйдет чрезвычайно глупо, но мне уже будет всё равно. Зато если я прав… Надеюсь, у меня получится разомкнуть круг. 
А вдруг со мной Пирамида не сделает того, что с Антоном? Стравливаю из баллона большую часть воздуха. Всё! Дороги назад нет. Пронзает мысль о том, что выпустил слишком много и не дойду до верха. Нет, дойду! Я теперь чувствую то же, что и Антон — спасение наверху. Наверное, Пирамида ведет, если тебе недолго осталось. А мне, судя по предупреждающему сигналу, который настойчиво посылает автоматика скафандра, осталось недолго. Забираюсь в камеру — ту самую, девятнадцатую, в которой ещё никого не было, сажусь на пол. Как же всё-таки страшно!

На этом воспоминания заканчиваются. Вернее, заканчиваются старые воспоминания, но есть ведь ещё и новые, их становится всё больше. Настанет ли момент, когда всё прежнее изгладится из памяти? Мне кажется — нет. Я чувствую, как вокруг что-то неуловимо меняется, предвещая новые события…
***
Катрин плачет.
— Ян, скажи ещё раз, что это ты!
— Это я, — говорю я.
— Господи! Ребята, кто-нибудь ещё слышит?
— Я слышу, — раздаётся голос Андерсона.
— Я тоже, — вторит ему ещё один молодой, с акцентом. — Разрешите представиться — Лоран Лякомб, можно просто Лори, на станции четвёртый сезон.
— Сколько же времени прошло?
— То-то и оно, Ян, — всхлипывает Катрин… Но ты всё-таки не ушёл… насовсем. Не представляешь, что я пережила, когда узнала! Ладно, не буду об этом — тяжело вспоминать. 
— Прости меня, Катрин, — говорю я. — Ты меня простишь?
— Никогда я тебя не прощу, — снова плачет она. — Как ты мог?
— Иванов просил передать, что тебе, Ян, объявлен выговор, — говорит Андерсон. 
Лякомб хмыкает, а мне становится обидно. 
— А знаете, — говорю я зловеще, — что теперь Пирамида мне подвластна? Сейчас возьму и задраю люк. Послушаем, как вы будете умолять, чтобы я вас выпустил, весельчаки.
— Ян, спокойно! Я же ничего не имел… не хотел… — торопливо бормочет Андерсон.
— Они поверили и испугались, — злорадно говорит Катрин, — особенно Лори. Ты бы видел, как он начал озираться.
— Ладно, прощаю, — говорю я, — но не думайте, что я здесь в раю. Помнишь, Катрин, наш разговор про круг? Я не смог бы его разомкнуть, если бы мне не помогали.
— Тебе помогали? Кто?
— А кто тут есть кроме меня? Антон не в счет, ему самому нужна помощь.
— Не может быть! – восклицают Катрин и Андерсон в один голос, а Лякомб уточняет:
— Хозяева Пирамиды?
— Я думаю, это они. Вы знаете, меня словно вели шаг за шагом, давали слушать запись наших переговоров по радио. И вообще… образы, которые приходят мне на ум, — кажется, с их помощью со мной пытаются установить контакт. Я всё думал, почему вокруг так… яблочно, а теперь понимаю: это был намёк на то, что я должен узнать.
— Сорвать плод с Древа Познания, — догадывается Катрин.
— Именно! Есть пара ребусов, над которыми я сейчас размышляю, и, кажется, это только начало…
— Ты говоришь с Антоном? — спрашивает Катрин.
— Каждый раз после перезагрузки.
— Перезагрузки?
— Я это так называю. Антона не сдвинуть с мёртвой точки. Для него завтра никак не наступит, и он каждый раз спрашивает, принёс ли я ему баллон. Но я не оставляю надежды, что петлю удастся расшатать, хотя иногда возникает сомнение, а стоит ли? Может, для него лучше оставить всё как есть? Мне становится грустно, когда я об этом думаю.
Но сейчас я рад! Вы не представляете, как я рад, что говорю с вами! У нас впереди столько дел!
— Я никогда не перестану любить тебя, Ян! — с дрожью в голосе говорит Катрин.
***
Я ищу его. Мучительно стараюсь поймать в поле зрения, словно двигаю пластинку с образцом перед линзой микроскопа. Только в микроскопе есть подсветка, а здесь непроницаемая чернота, будто всё застелено траурным бархатом. Наконец вижу отрезок сияющего света. Ослепительно тонкий, сверкающий, как стальной клинок на солнце, он медленно крутится, серебрясь и отблескивая, и вдруг беззвучно рассыпается на двадцать маленьких кусочков, которые начинают разлетаться в стороны. Девятнадцать из них гаснут подобно искрам в ночном небе, а двадцатый быстро увеличивается в размерах, одновременно смещаясь в сторону. Или это я приближаюсь к нему настолько, что он выпадает из поля зрения? Снова начинается отчаянный поиск, и так без конца…
Пока мне сложно уяснить смысл происходящего, но уверен — в свой срок я пойму. Мы, земляне, поймём…







СИСТЕМЩИК

Облака потеснились, и Егор, скользнув по их мохнатым бокам, нырнул вниз — туда, где земля, расчерченная линиями дорог, была усыпана крашеными жестяными кровлями. Кирпичные трубы возвышались над заводскими корпусами, жилые районы тонули в зелени. Город приближался, подминая под себя горизонт; стали различимы площади, улицы и бульвары. Локомотив волок длинный состав прочь от громады железнодорожного вокзала. В небе парил пузатый дирижабль.
Земля наклонилась, направляя Егора ко входу в просторный парк, обнесённый основательной чугунной оградой. Среди деревьев блеснула поверхность пруда, показалась и скрылась лодочная станция. Отдыхающие прохаживались по аллеям и сидели на лавках; большой пудель, волоча по земле поводок, с лаем гонялся за голубями.
Не рассчитав скорости, Егор с разлёту врезался пятками в стриженый газон и опрокинулся на бок.
— Вы не ушиблись, товарищ? — спросила женщина, державшая за руку мальчика лет пяти.
— Всё в порядке, не беспокойтесь, пожалуйста, — ответил Егор. — Подскажите, где мне искать Лещевского?
— Лещевского? — задумалась женщина. — Наверное, он в парке, у летней сцены. Посмотрите, вон схема.
— Мама, этот дядя — сыщик? — прошептал малыш.
Егор подошёл к информационному щиту, где был изображён парк со всеми аллеями и постройками. Летняя сцена на схеме была обведена мелом, рядом детской рукой начертано: «здес».
Нижний край щита занимала надпись, сделанная зелёной краской по трафарету, как видно, совсем недавно. Надпись гласила:
«Здравствуйте, авторизованный пользователь Егор Замяшин!  Начало сессии: 15-37, код подключения: 7687. Настоятельно рекомендуем — экономьте системное время!»
Егор вошёл в парк и, быстро прошагав по аллее, вымощенной плиткой, свернул на боковую дорожку. Он ориентировался по звуку духового оркестра, который исполнял вальс «Амурские волны». Берёзы и клёны выстроились ровными рядами. Несколько школьников в красных галстуках собирали граблями опавшие листья, другие тащили какие-то ржавые железяки, старую металлическую кровать и пачки газет, перевязанных бечёвкой. Пропустив ребят, Егор двинулся дальше и скоро вышел на площадку перед небольшим дощатым помостом — на нём расположились музыканты. Человек двадцать слушателей собралось перед сценой, несколько пар кружились в танце.
Лещевский был здесь. Он прохаживался между сценой и киоском «Соки — воды», возле которого два милиционера утоляли жажду минералкой. Вот он почти дошёл до киоска, однако развернулся и вновь направился туда, где музыканты в белых рубашках надували пространство грустными звуками. Лицо Лещевского выражало внутреннюю борьбу, брови хмурились. Похоже, он сомневался, не зная, как поступить дальше. Егор вглядывался, фиксируя происходящее, стараясь запомнить каждую деталь. Вот Лещевский постоял у сцены, чуть заметно качнулся, перенося вес тела с пяток на носки, оглянулся и опять направился к киоску. Егор подумал, что на этот раз он дойдёт: в походке Лещевского появилась обречённая целеустремлённость, будто он, наконец, принял тяжёлое решение.
Со скамьи поднялся коренастый мужчина, одетый в тёмный костюм и шляпу с широкими полями, не позволяющими разглядеть лица. Наверное, он работал в газете, или был фотолюбителем, поскольку держал внушительный аппарат, к которому прикручивал на ходу длинный объектив. Чёрные перчатки на руках смотрелись странно: было довольно тепло. Приблизившись к Лещевскому со спины, коренастый вскинул фотоаппарат, прицелился и нажал на спуск. Раздался негромкий щелчок, аппарат выкинул вбок моментальный снимок. 
Лещевский, сделав по инерции пару шагов, запнулся и рухнул вперёд. Фотограф втянул голову в плечи и поспешил прочь. Проходя мимо урны, он незаметно опустил туда аппарат. Егор бросился было в погоню, но, досадным образом, никак не мог разминуться с музыкантами, которые закончили играть и, спустившись со сцены, неторопливо шли куда-то все вместе.
— Осторожнее, товарищ! — говорили Егору, который всё не мог выбраться из толпы белых рубашек. — Какой вежливый! Локтями расталкивает…
Когда Егор оказался на свободе, широкополая шляпа была далеко. Мелькнув среди деревьев, она пропала. Смекнув, что фотографа уже не догнать, Егор подошёл к Лещевскому, вокруг которого начали собираться встревоженные прохожие. Тот без признаков жизни лежал на дорожке. Рука неестественно вывернулась, брюки задрались, открывая полоски голого тела над фиолетовыми носками. Левый носок почему-то был надет наизнанку. Фотография валялась рядом. Егор поднял её и внимательно изучил. Матовая бумага была плотной на ощупь, с тупыми кромками. Лещевский на фотографии, вопреки принципу причинности, не шёл, а распластался на дорожке, словно его сняли уже после смерти. Милиционеры, поправляя фуражки, спешили от киоска к месту происшествия.
— Что здесь происходит, граждане? — спросил один из них.
Егор, молча, предъявил фотографию. Милиционер кивнул, и, раскинув руки, начал теснить зевак, отодвигая любопытствующих подальше от тела:
— Проходим, граждане, не задерживаемся… — Напарник помогал ему.
Егор обшарил карманы Лещевского. Из одного достал толстую пачку десятирублёвок, перехваченных резинкой, из другого — большой потемневший от времени ключ, тяжёлый и теплый. Положив находки рядом с телом, Егор ещё раз внимательно оглядел всё вокруг, затем отошёл в сторону и, подпрыгнув, дёрнул кольцо парашюта. 
Белоснежный купол с хлопком раскрылся над головой, рванув Егора вверх. Милиционеры отдали честь, несколько человек из собравшейся толпы, задрав головы, помахали руками и тут же отвернулись, боясь упустить что-нибудь любопытное. Парк, уплывал вниз. Он сжимался, втягивая в поле зрения прилегающие дома, которые, в свою очередь, тащили за собой целые улицы и районы. Город окутался дымкой, пошёл дождь. Крупные капли барабанили по белому зонту, держась за который летел Егор. «Хорошо, что я захватил с собой зонт», — подумал он.
***
— Я закончил, — Егор поморщился от боли в затылке. 
Подошёл лаборант — из-под металлического колокола Егор видел его туфли с сетчатыми вставками и края брюк. Негромко заработал мотор электрического привода. Колокол, закрывающий голову, уполз вверх. Лаборант несколько раз щёлкнул тумблерами и отстегнул ремни, фиксирующие Егора в кресле, над которым размещалось оборудование нейроинтерфейса.  Готовя шприц с лекарством, подошёл врач.
— Как чувствуете? — он протёр спиртом руку и ловко всадил иглу.
— Нормально, — отозвался Егор, с нетерпением ожидая, когда препарат начнёт действовать.
— Не забудьте через часик заглянуть в санчасть. Вы чем-то расстроены?
— Помните Лещевского?
— Конечно, он, как и вы, из полиции…
— Его убили сегодня, совсем недавно.
— Да вы что? — всполошился врач, и его седые брови вскинулись кверху. — Вот жизнь! Вы поэтому сегодня здесь?
— К сожалению, да…
Егор вышел в тамбур и, расписавшись в журнале у дежурного, нажал кнопку магнитного замка.
С диванчика, стоявшего в коридоре, поднялась женщина. Это была знакомая системщица из мэрии. Кивнув Егору, она поспешно забежала в дверь, которую он вынужден был придержать.
— Дама! — встрепенулся дежурный, подскакивая со своего места и хватаясь за кобуру. — В первый раз что ли? Выходим, ждём, пока дверь закроется, прикладываем карточку, заходим… Тут аналитический центр, а не балаган!
— Развели секретность! — фыркнула системщица, обращаясь к Егору. Он пожал плечами и пошёл к выходу на лестницу, где был пост охраны. Этажом ниже шёл ремонт, оттуда пахло краской, слышалось урчание и взвизгивание электрических инструментов. Спустившись ещё на этаж, Егор дошёл до кабинета шефа и открыл дверь, на которой значилось: майор Палагин Э. А.
— Заходи, Замяшин, — сказал шеф со своего места за столом. — Мы тебя ждём. 
Кроме него в кабинете был следователь Воробьёв, который, стоя у окна, негромко говорил по мобильному телефону, а также двое молодых людей — парень и девушка, по виду напоминающие курсантов. Они скромно сидели возле стены на стульях для посетителей.
— Стажёры Лещевского, — кивнул на них шеф. — Сегодня должны были первый раз войти в Систему.
— Они в курсе случившегося, Эдуард Александрович?
— Конечно…
— Всё так неожиданно, — подала голос девушка, но тон её свидетельствовал о том, что говорит она это скорее из приличия.
Парень вяло кивнул. Видимо, смерть Лещевского оставила стажёров равнодушными, и это было неприятно. Хотя они и виделись-то со своим куратором, наверное, всего пару раз… 
— Что удалось выяснить? — спросил Воробьёв.
— Стреляли с близкого расстояния, — начал Егор. — Оружие находится неподалёку — скорее всего, в урне или мусорном баке.
— Уже нашли, — буркнул Воробьёв. — Отпечатков нет.
— Преступник был в перчатках. Рост где-то метр семьдесят, плотно сбитый, широкоплечий, сразу видно – спортсмен, бегает быстро.
— Негусто…
— Есть данные насчёт мотива! Лещевскому заплатили, чтобы пропустить кого-то, куда не положено, или за доступ к некой информации. Что ещё может символизировать ключ?
— Лещевского подкупили?! — воскликнул Эдуард Александрович.
— Да, — твёрдо произнёс Егор, — я уверен. Возможно, он раскаялся или испугался. Его убили, когда поняли, что он собирается сдаваться. И если ключ относится к его профессиональной деятельности…
— По-моему, пора подключать ФСБ, — сказал Воробьёв.
— Да погодите вы! — перебил шеф. — Не порите горячку… Кроме мнения системщика нужны улики. Перенастроим фильтры поиска и расширим базу — глядишь, сумеем зацепиться за что-нибудь. Выручишь ещё разок, Замяшин?
— Мне теперь деваться некуда.
— За повторное подключение получишь два отгула, чтобы отмигренил нормально.
— Буду готов через полчаса...
 — Молодец! — Эдуард Александрович поднялся со своего места. — Я к настройщикам и за санкцией. А ты пока отдохни, со стажёрами познакомься, вам теперь вместе работать.
Шеф грузной поступью покинул кабинет, за ним, ощупав цепким взглядом остающихся, выскользнул Воробьёв.
Егор подошёл к окну и, сняв с подоконника пачку распечаток, раскрыл запылённую створку. С улицы пахнуло сентябрьской свежестью. Шум проезжающих автомобилей отдавался болью в затылке. Вспомнилось, как восемь лет назад он первый раз вошёл в это здание, сам будучи стажёром. Владимир Лещевский уже тогда работал здесь, и помогал ему стать квалифицированным системщиком. А теперь вот получил пулю в голову… Неизвестно, чем ещё закончится эта история. Егор снова ощутил в руке металлическую тяжесть ключа. Что это за ключ? Музейный экспонат просто… Им, наверное, можно открыть какой-нибудь здоровенный, окованный железом ларь, или крепостные ворота средневекового города…
Он посмотрел на стажёров. Девушка поймала его взгляд и, привстав, представилась:
— Софья…
— Пётр, — сказал парень, поднимаясь. — Мы учимся на четвёртом курсе Академии.
— Кто-нибудь знает, где находится кофейный автомат? — спросил Егор. — Принесите мне, пожалуйста, двойной, чёрный… Голова раскалывается.
Стажёры кивнули и вдвоём вышли за дверь. «На такое задание — не иначе как вместе»,  — язвительно подумал Егор. Он снова взглянул в окно, из которого был виден внутренний двор здания. Шлагбаум поднялся, пропуская микроавтобус с тонированными стёклами. Охранник указал водителю на дверь запасного выхода, тот кивнул и припарковался рядом. Из микроавтобуса выбрались люди в рабочих комбинезонах — человек восемь. Они стали выгружать на асфальт пластиковые ящики и чемоданчики с инструментами.
Лязгнул замок, железная дверь запасного выхода открылась, выпуская старшего охранника смены.
— Погодите разгружаться! — сказал он. — Пораньше не могли приехать? Явились под конец рабочего дня… Приходите завтра утром — оформим всё как положено.
Он развернулся и собрался закрыть дверь, но один из рабочих, видно бригадир, подбежал к нему и, придерживая за рукав, напористо заговорил:
— Командир! Командир, так не пойдёт, япошкина мать! У нас сроки. Ремонт надо заканчивать. На следующей неделе третий этаж сдаём, начальство за горло держит! 
— У вас сроки, а у нас режим, — возразил охранник.
— Ну и что, режим? Заявка есть? Есть! Вот паспорта, — бригадир протянул пачку документов. — Проверяй по списку, всё сходится. Полный, япошкина мать, порядок! Сопровождающему позвонили — скоро подойдёт. Чего тебе ещё надо?
— Что в ящиках? — спросил охранник.
— Пулемёты, что же ещё, — хитро усмехнулся бригадир, и рабочие, стоявшие за его спиной, загоготали. — Да ладно, начальник, расслабься, инструменты там. Перфораторы, болгарки, плиткорез… Мы где только не работали, япошкина мать. Ваш аналитический центр нам — на закуску. В банках работали сколько раз, и нормально… Всё будет тип-топ, вот увидишь…
— Без сопровождающего не пущу, — сдаваясь, сказал охранник.
— Само собой! — заверил бригадир. — Парни, слышали? По зданию не шляться, япошкина мать, только в сопровождении… И чтоб никаких у меня!
Рабочие покивали и, присев на ящики, достали сигареты.
— Ваш кофе! — раздался за спиной голос Софьи. Она глянула на строительную бригаду из-за плеча Егора и протянула пластиковый стаканчик.
— Ходите, как кошки, — сказал Егор, — будто подкрадываетесь. – Он не слышал, как стажёры вернулись.
Петр разглядывал плакат на стене, изображающий системщика во время подключения. Стрелки показывали потоки информации, которыми мозг через шлем нейроинтерфейса обменивается с серверами аналитического центра. Другие стрелки символизировали внешнюю информацию: интернет, масс-медиа, видеорегистрацию, электронные данные о гражданах и учреждениях, обновляемые статистические базы… Специальный софт изображался прямоугольником. Стрелка с вопросительным знаком, утыкавшаяся в него, на выходе превращалась в стрелку с восклицательным…
— Как Система понимает, что именно вы хотите узнать? — спросил Пётр; Егора покоробило от неуместности его деловитого любопытства в такой день.
— Это как запрос в поисковике,  — сказал он сухо. — Только вместо запроса – мысль. Подумал — получаешь от Системы информационный отклик. Его ещё надо растолковать: в нём много личного, как в сновидении. Физиологически, вход в Систему — почти сон.
— Значит, нам постоянно будут сниться преступления, — произнесла Софья.
— Не обязательно оставаться в нашем отделе, — посмотрел ей в глаза Егор. Экономическое планирование, политика, разведка — системщики везде нужны… Если Система вас примет, конечно: не так уж много тех, кого она принимает. 
— У нас хорошие тесты, — задрал подбородок Пётр.
Егор хмыкнул.
— А у вас есть свой метод подключения? — спросила Софья. 
— Подключение в стиле ретро.
— Как это?
— Долго объяснять…
Открылась дверь, в кабинет вошёл Эдуард Александрович:
— Замяшин, готов? Пошли на четвёртый. Санкция есть.
— Мы тоже будем присутствовать? — спросила Софья.
— Сегодня поприсутствуете на диванчике в коридоре, — нахмурился шеф.
***
Егор шёл вдоль длинной кирпичной стены, лишённой окон. Он обходил кругом унылое здание, которое, должно быть, строили в своё время заключённые или пленные немцы. Стрелки, нарисованные мелом на стене, указывали направление. Они вели во внутренний двор. Большой лозунг занимал весь торец здания. «…будет жить!», — различалось в густеющей темноте… 
Дождь штриховал город, скрадывая звуки и рассеивая свет редких фонарей. Капли воды сыпались сверху, наполняя мутные лужи, пестревшие от множества всплесков. Тянуло осенней сыростью и дымом. Где-то вдалеке сирена несколько раз провыла сигнал воздушной тревоги и захлебнулась влагой, которая была повсюду.
Зайдя за угол, Егор поднырнул под облезлый шлагбаум и прошёл во двор. Здесь окна были — многие светились изнутри, порой демонстрируя на шторах театр теней, но кто именно двигался там, оставалось тайной. Повсюду стояли разбитые деревянные ящики, валялся бумажный мусор, перемешанный с обрывками целлофана. Ржавое ведро, пугливо громыхнув, выскочило из-под ног и спряталось во мраке.
Напротив шлагбаума к стене здания прилепился небольшой козырёк, защищающий от дождя деревянную дверь, в которой куски разномастной фанеры заменяли разбитые стёкла. Дверь была закрыта. Сквозь грязное окно, расположенное рядом, виднелись ступени, ведущие к проходной. Пожилой усатый вахтёр в бесформенном кителе прихлёбывал чай из жестяной кружки, настраивая радиоприёмник.
Просторный навес покрывал дальний угол двора. Там прятались от дождя люди, которых Егор сначала принял за цыган, но, подойдя ближе, понял, что это духовой оркестр из парка. Примус стоял на ящике, жёлтые огоньки облизывали днище кастрюльки, в которой варились макароны. Музыканты были сосредоточенны и молчаливы. Они сидели на досках; многие протирали ветошью и без того блестящие инструменты, проверяли плавность хода поршней и вентилей. Трубач из пороховницы заряжал свой инструмент с дульной части, словно мушкет. 
Валторнист зачерпнул из кастрюльки алюминиевой ложкой и, подув на неё, с шумом втянул в рот несколько макаронин.
— Пора, япошкина мать! — значительно сказал он.
Музыканты поднялись и, захватив инструменты, пошли ко входу в здание. Повесив свой инструмент на ремень, перекинутый через плечо, впереди других шествовал валторнист. Одной рукой он держал кастрюлю, другой достал ключ — такой же, как был в кармане Лещевского. Подойдя к двери, вставил ключ в скважину и отомкнул замок.
— Пропуска предъявляем… — равнодушно проговорил вахтёр, заметив посетителей.
Валторнист остановился рядом с проходной, поставив кастрюлю на стойку. Музыканты стали брать макаронины, и, предъявляя их старику, проходили на другую сторону турникета. Оттуда они незаметно накидывали свои пропуска ему на уши. Вахтер вздрагивал, но не понимал в чём дело. Он оглядывался по сторонам, подозрительно щурился на музыкантов, зачем-то открывал и снова закрывал лежащую перед ним потрёпанную тетрадь. И лишь когда все посетители уже миновали его пост, липкая макаронная масса соскользнула с уха и шлёпнулась на стол. Вахтёр секунду хлопал глазами, а затем подскочил и заковылял вслед музыкантам, которые начали уже подниматься по лестнице.
— Немедленно остановитесь! — грозно закричал он, а затем, видя, что его не слушают, достал из кармана жестяной свисток и пронзительно засвистел. Музыканты мгновенно кинулись врассыпную и залегли, выставив перед собой инструменты. Свист не задел никого, кроме замешкавшегося трубача, который рухнул как подкошенный, выпустив из рук свой альтово-сопрановый мушкет, так ни разу не выстреливший.
«Сейчас начнётся!» — подумал Егор, приседая на корточки. 
Оркестр заиграл. Флюгельгорн бегло исполнил мажорную гамму и вахтёр, изрешечённый нотами, ойкнул, заваливаясь на бок. Однако в коридорах уже мелькали красноармейцы. Они принялись обстреливать музыкантов из винтовок и автоматов. Оркестр отвечал слаженным «Полётом валькирий» Вагнера. Пули и ноты, заполнившие вестибюль, сталкивались между собой и рикошетили от стен, кромсали дощатый пол, отбивали штукатурку. С потолка сыпалась извёстка, звенели разнесённые вдребезги стёкла.
— На четвёртый, пока не очухались! — крикнул валторнист, и Егор неожиданно понял, что это за здание и чем собираются завладеть музыканты на четвёртом этаже. Отпрянув от двери, он выскочил на середину двора и, размазывая по лицу дождевую воду, оглядел стены. Пожарная лестница не доставала до земли, но Егор, разбежавшись, сумел подпрыгнуть и уцепиться за нижнюю ступеньку. Подтянувшись, он забрался на лестницу и, оскальзываясь, полез выше. Окно на четвёртом этаже было освещено и открыто. Стажёр Пётр ждал там, протягивая руку. Егор ухватился за эту руку и был немедленно втянут внутрь, а затем ловким приёмом разложен на полу лицом вниз и крепко связан прочным шнуром. Пётр посадил его, прислонив к батарее парового отопления, и засунул в рот свёрнутую тряпку. Софья стояла рядом, держа в руках две скрипки.
Внутренний вид учреждения, куда попал Егор, давил монументальным убожеством. Грибница проводов раскинулась по высокому потолку, кое-где взбухая пыльными шляпками плафонов. Обшарпанный линолеум покрывал пол. Множество входов в какие-то помещения, располагались по обеим сторонам коридора в шахматном порядке, как будто для того, чтобы потрёпанным видом не смущать друг друга. Небольшой диванчик примостился напротив массивной двери, над которой имелась вывеска: «Парикмахерская». Маленькое окошко в двери было закрыто, словно глаз, зажмуренный от страха. Часовой у двери теребил ремень автомата, напряжённо прислушиваясь к звукам, доносящимся снизу. 
Одну скрипку Софья отдала Петру, который прошёл вдоль коридора к выходу на лестницу и затаился там. Тогда Софья, театрально ломаясь, заголосила:
 — Мы все погибнем! — кричала она. — На помощь! Эти звери нас растерзают! Спрячьте меня, я боюсь!
— Да замолчи ты! — взвизгнул солдатик у двери, но Софья не унималась, и тогда он, всхлипывая, забарабанил в дверь. — Совенко! Открой скорее… Пусти меня внутрь… К чёрту устав, я жить хочу!
Окошечко в двери открылось, и перепуганный Совенко торопливо зашептал:
— Стой, где стоишь, им сюда не добра…
Больше он ничего не успел сказать, поскольку Софья, используя скрипку как лук, натянула тугую струну и со звоном пустила смертоносный смычок, попав Совенко в горло. Тот поперхнулся и рухнул вглубь парикмахерской. Часовой перед дверью хотел поднять автомат, но две ноты соль, сыгранные пиццикато, сразили и его. Софья подскочила к двери, запустила руку в окошечко и открыла щеколду. Пётр покинул позицию у лестничного марша и скрылся в парикмахерской. Через минуту он показался вновь, держа под мышкой сушилку для волос, выполненную в виде колпака, который надвигают на голову. Не глядя на Егора, стажёры по очереди встали на подоконник и, перебравшись на пожарную лестницу, потащили свой трофей на крышу. Последнее, что заметил Егор, был дирижабль, снижающийся над зданием…
***
Очнувшись, Егор понял, что прогноз, полученный от Системы, никуда не годится. Вернее, сам прогноз был достоверным, но устаревшим, о чём говорили автоматные очереди и хлопки пистолетных выстрелов неподалёку. Уже поздно было кого-либо предупреждать…
 Лаборант не спешил освободить Егора от ремней и снять с головы шлем-колокол. 
— Эй, есть тут кто-нибудь? — негромко позвал Егор.
— Очнулись? — спросил Пётр, подходя к креслу. — Как там — в Системе?
Егор не мог видеть стажёра — мешал шлем.
— В Системе нормально, узнал много нового. Ты как сюда попал?
— Вошёл… — Пётр со стуком положил что-то на столик для мониторов и вручную поднял колокол. Движения стажёра были быстрыми, выражение лица не сулило ничего хорошего. На столике — пистолет с глушителем. Вывернув шею, Егор увидел позади себя на полу лаборантские ноги в туфлях и белый халат доктора, вымазанный красным.
— Я на вашем месте слишком уж не вертелся бы… — заметил стажёр, звякая каким-то инструментом над головой Егора. Похоже, он откручивал от штатива шлем.
Егор незаметно испытал стягивающие его ремни на прочность, но они держали крепко, а значит, быстро освободиться не получится. 
— Пётр, ты как? — крикнула из тамбура Софья.
— Две минуты, и уходим…
— Знаешь, почему я ещё жив? — тихо спросил Егор.
— Почему же?
— Потому что узнал в Системе важную для тебя информацию.
— А я думал, потому что пристёгнуты, и не сможете помешать. Хотя не поздно всё исправить.
— В смысле — отстегнуть меня?
— Нет, в другом смысле… А информации никакой нет. Иначе где бы я сейчас был?
— Вы сейчас потащите нейроинтерфейс на крышу, там вас будет ждать вертолёт, — сказал Егор. — Верно? Надеешься, те, кто вас послал сюда, сделают тебя системщиком?
— Почему нет? — спросил Пётр, его голос слегка дрогнул.
— Потому что они духовики. А вы — струнники.
— Не понял? — Пётр отступил на шаг и глянул Егору в лицо.
— И не поймёшь! — жёстко сказал Егор. — Вспомни, что случилось с Лещевским…
— Лещевский решил пойти на попятную и всех сдать.
— Дело не в этом. Его бы всё равно убили, как убьют Софью и тебя.
— Пётр, помочь? — раздался нетерпеливый голос Софьи.
— Держи коридор, я почти закончил, — крикнул в ответ Пётр, снова принимаясь откручивать шлем. — Спасибо за важную информацию, — сказал он Егору.
— То, что вас грохнут на крыше, не важная информация, а очевидный факт, простой, как дырка в голове, — усмехнулся Егор.
— Тогда о чём речь? — дёрнулся Пётр.
— Слушай меня… — зашептал Егор, и стажёр невольно подался ближе. — Самое важное во всём этом деле то, что ты до сих пор никого не убил. Я знаю — всех в этой комнате положила она, — Егор кивнул на дверь в тамбур. — Система подсказала. Тебе светит лет пять — это лучше, чем смерть! У Софьи другой дороги нет, только на крышу… Но не у тебя!
Ты вообще можешь выйти из этой истории героем. Понял? Скажи-ка мне, кто ты? — Егор сделал паузу. — Ты стажёр! Ты тут ни при чём! Тебе сказали прийти в аналитический центр? Ты пришёл. Куратор велел сидеть на диванчике? Ты сидел и никого не трогал!
Вдруг стрельба, крики… Софья достаёт оружие и давай по всем палить. Потом наставила ствол на тебя и велела скручивать шлем со штатива…
Стажёр протянул руку и взял со столика пистолет. Егор запнулся, и продолжал сдавленным голосом:
— …велела скручивать — ты начал скручивать. Но ты, Пётр, не кто-нибудь, а курсант Академии… Четвёртого, между прочим, курса… Присягу принимал… Принимал? — Стажёр кивнул. — И ты, улучив момент, завладел оружием и…
— Пётр, чего ты ждёшь? – крикнула Софья, появляясь на пороге.
Пётр вздрогнул и, обернувшись, как-то неловко, словно не хотел этого делать, поднял руку с пистолетом. Раздался хлопок. Софья завалилась на бок. 
— Молодец! — торопливо заговорил Егор, тщетно пытаясь высвободить руки. — Сделал всё правильно… Но меня не надо… Я свидетель, я за тебя! Так и скажу — проявил героизм, спас мне жизнь. И Систему защитил! Может, тебя и к награде… Расстегни меня скорее. Слышишь, Пётр? Скорее!
Стажёр, словно сомнамбула, принялся расстёгивать ремни. Как только одна рука у Егора оказалась свободной, он начал помогать Петру. Освободившись, велел:
— Быстро закрой дверь! 
Пётр, перешагнув через тело напарницы, выбрался в тамбур. Он захлопнул тяжёлую металлическую дверь и несколько раз щёлкнул замком. Егор тихонько подобрался сзади, поднял с пола пистолет Софьи и, размахнувшись, рукояткой стукнул стажёра по затылку. Тот обмяк и выронил оружие. Егор подхватил стажёра и, дотащив до кресла, в котором недавно сидел сам, тщательно пристегнул всеми ремнями.
— Посиди-ка здесь! Ты же хотел… Голова немного поболит… Что ж, и у меня болит… Повторное подключение — это тебе не шутка!
Пётр зашевелился, но Егор уже склонился над лаборантом и врачом. Им было не помочь, как и охраннику в тамбуре. Софья стреляла метко. 
Тогда Егор осмотрел шлем-колокол, наполовину открученный от штатива, и кожух, скрывающий контейнер с искусственными нейронами. Всё было цело.
Трубка телефонного аппарата молчала и Егор, некоторое время послушав тишину, повесил трубку на место. Он проверил обоймы в пистолетах стажёров и охранника. Приготовив оружие, затаился у двери…
Выстрелы снаружи продолжались, но стали редкими. Надрывались сирены, стрекотал вертолёт. Что-то объявляли в громкоговоритель.
Егор опасался, что налётчики попытаются ворваться к нему, но этого не происходило. И тогда он понял, что всё заканчивается. Скоро стрельба стихла. Через некоторое время коридор по ту сторону двери наполнился шумом. Топали тяжёлые ботинки, раздавались команды, то и дело слышались переговоры по рации. Кто-то подёргал ручку.
– Замяшин, ты здесь? – раздался голос Эдуарда Александровича.
И тогда Егор, опустив пистолет, открыл дверь…








СНИМОК МЕЧТЫ

Внедорожник трясся от быстрой езды, грунтовая колея болтала и раскачивала его, стремясь выкинуть прочь. По лесной дороге ездили редко, и осмелевшие кусты, протягивая гибкие руки, чиркали по кузову. Свет фар расчищал путь от мрака, соскальзывал с таящихся в темноте стволов.
Инга то и дело упиралась ногами, ожидая столкновения — Олесь гнал машину как бешеный. Он не проронил ни слова за весь путь от маминого дома, лишь мрачно глядел перед собой.
Зачем они едут сюда? Неужели не понятно, что загородная поездка не принесёт радости? Выходные испорчены…
Лес на мгновенье озарился вспышкой молнии, прогремел гром. Не снижая скорости, машина въехала в глубокую лужу. Грязь брызнула во все стороны, залила лобовое стекло. Инга охнула, проваливаясь вниз, и тут же чуть не стукнулась головой, подброшенная к потолку кабины. Бокс с камерой соскользнул на пол. Сзади Ромка вцепился руками в спинку сидения, Рекс тявкнул.
— Олесь, езжай тише! — не выдержала Инга.
Оставляя мутные разводы, заработали стеклоочистители, но Олесь и не подумал притормозить.
— Больше я к твоей матери — ни ногой! — зло сказал он.
— Хорошо! Заберём Ромку насовсем, и не будешь к ней ездить.
— Да! Заберите меня! — Ромка просунулся между сиденьями. — Бабушка сердитая и скучная. Я хочу жить с вами. И на море с вами хочу!
— Мелкий, ты зачем отстегнулся — прикрикнул Олесь. — Не вмешивайся, когда старшие разговаривают!
Инга повернулась к сыну и потрепала по волосам. Почему Олесь никогда не назовёт Ромку по имени Придумал ему кличку — «мелкий» — словно собаке. А Ромка смотрит Олесю в рот, не понимает, что его отталкивают... Сколько так может продолжаться? Почему надо выбирать между мужем и сыном? Инга почувствовала, что глаза стали влажными…
Лес поредел. Свет фар, не встречая препятствий, уходил вдаль. Автомобиль, словно в нерешительности, замедлил движение и остановился.
— Озеро! — закричал Ромка.
Олесь взял фонарь и отправился выбирать ровное место для палатки, Рекс бросился за ним. Его глаза в луче фонаря загадочно блистали, и тогда Инге начинало казаться, будто это не Рекс, а какой-то незнакомый чудесный зверь, способный понимать человеческую речь или даже говорить.
Снова раздался раскат грома. Ветер дёргал одежду, закидывал волосы на лицо. В темноте, наэлектризованной ожиданием бури, тревожно шумели невидимые сосны. Волны настырно и беспорядочно выплёскивались на берег.
Ромка за руку потащил Ингу к воде
— Мама, тут как в сказке! Видишь? Неспокойно синее море…
***
Дождь хлынул, едва они успели улечься. Ромка затих сразу. Олесь отвернулся и лежал неподвижно. Инга была уверена: муж не спит, но заговорить не решалась. Потоки воды яростно обрушивались на палатку, и начинало казаться, будто она мчится в небо с огромной скоростью, сшибая и разбрызгивая тысячи висящих в пространстве дождевых капель.
— Олесь, осторожно! — воскликнула Инга. — Езжай тише! — Но Олесь притворялся спящим, а сам лишь поддавал газу.
Палатка, вибрируя от нарастающих перегрузок, стала большой, как дом. Инга с фотокамерой в руках бродила по бесчисленным комнатам и делала снимок за снимком, но все они выходили никудышные — такие никто не купит. Надо было сфотографировать Ромку, но его не было. Неожиданно Инга поняла, что сын выпал и находится далеко позади. Её охватил ужас. Мощный удар сотряс палатку, затрещали ломающиеся деревья. Всё-таки врезались!
С бьющимся сердцем Инга очнулась ото сна. Рекс лаял.
— Тише, Рекс! Это гроза, — пробормотал Олесь.
Ромка заворочался и прижался к Инге.
— Сыночек мой, я здесь! — шепнула она.
***
Олесь поднялся на рассвете — молча вылез из палатки, поманив Рекса. Дождя уже не было. Инга знала: Олесь собирался пойти пешком к устью речки, за пару километров от лагеря — там ловят щук. Сквозь тонкую ткань Инга слышала, как муж достаёт что-то из багажника, трещит катушкой спиннинга, звякает посудой — наверное, собирается кипятить кофе на газовой плитке…
Надо ли тоже встать, помочь с завтраком? Молчание Олеся означало только одно — размолвка не кончилась. Сделалось тоскливо. Мама вчера наговорила резкостей, а Инга теперь виновата. Конечно! Ведь это её мама. Которая бессменно сидит с её ребёнком. И если мама недовольна, это не проблема Олеся; его всё устраивает, и он злится на тех, кто хочет перемен. Не желает понять, что Ромка не вещь, которую можно засунуть в чулан. Рано или поздно придётся что-то решать. Олесь согласится, чтобы Ромка жил с ними, или… Инге не хотелось об этом думать.
— За мной, Рекс! — раздался снаружи голос Олеся.
Инга слушала его удаляющиеся шаги, натянув до подбородка спальный мешок. Теперь заснуть не удастся, это точно. «Пойду, поснимаю», — подумала Инга. Тихонько, чтобы не разбудить Ромку, она взяла камеру. Надев сапоги, выбралась наружу и огляделась. 
Мокрая хвоя покрывала вытоптанное пространство под соснами. Автомобиль напоминал большого грязного жука, который замер, таращась на берег озера глазищами-фарами. Маленький пляж усыпан шишками, корни растущего поблизости дерева торчат из песка. Трава через светофильтр раннего утра выглядит сероватой. Пока она не обсохла, надо попытаться сфотографировать какую-нибудь букашку рядом с каплей воды или паука в переплетении тончайших нитей, покрытых водяным бисером…
Инга установила объектив для макросъёмки. А вдруг именно сегодня удастся сделать Снимок Не просто хороший снимок, каких у неё немало, а Снимок с большой буквы, о котором она мечтает давно. «Это как поймать тайменя в полцентнера весом, — сказал Олесь, когда Инга пыталась поделиться с ним своей мечтой, — мало кому удаётся».
Таймень! Как объяснить Олесю, что Снимок не просто подобие мира, а сам мир — прекрасный и бесконечно сложный, такой, каким ощущает его Инга. Вот почему так трудно сделать Снимок — мир не любит позировать. Он не переносит статики и никогда не ждёт того, кто пытается его остановить.
И всё же, Инга верила, что когда-нибудь ей повезёт. Даже если всё вокруг исчезнет кроме Снимка, и какой-нибудь марсианин взглянет на него, он всё поймёт про то, как красиво и грустно было здесь, как дышал влагой утренний лес и кричала чайка — пронзительно, громко, — а Ромка спал и не слышал её. Должно быть, закутался с головой и сопит тихонько, так что сердце сжимается от нежности… 
Лес на другом берегу неясно чернел, скрытый дымкой. Ветер отдыхал от вчерашнего неистовства. На гладкой ткани озера Инга заметила движение, словно кто-то большой бесшумно плыл под самой поверхностью. Перемещения крупного тела тревожили воду, рождая вереницу расходящихся кругов. Волнение быстро стихло, и больше не повторялось. Тогда Инга отвернулась от озера и навела камеру на муравейник, лёгкими щелчками забирая себе моментально застывающие образы его шестиногих обитателей.
***
— Рекс, уйди! — закричал Ромка. — Ты всё разрушишь!
Ромка на берегу возводил замок, поливая постройку песочной жижей. Солнце стояло высоко, с жужжанием носились слепни. Инга развешивала на верёвке отсыревшие спальники, поэтому не видела, как прибежал Рекс. В груди заныло от неприятного предчувствия. Сейчас появится Олесь. Как себя вести? Делать вид, что ничего не случилось? В очередной раз пытаться выяснить отношения?
Рекс потоптался возле Ромки. Опустив нос к земле, обежал кругом палатку; возле толстого бревна, служившего и скамьёй, и столом, нашёл кастрюлю с остатками каши, сунул туда морду. Затем уселся и стал чесаться. Небольшая птаха вспорхнула на бревно, покачивая хвостиком рядом с Рексом. Инга раздумывала, что сказать Олесю, а того всё не было. Досада на мужа сменилась лёгким беспокойством — куда он подевался? Не мог ведь Рекс вернуться один, без хозяина.
Птица, собирая крошки, подобралась вплотную к псу. Странно, что не боится его. А Рекс? Он вечно гоняет птиц... Снять их вдвоём? Впрочем, не до этого сейчас.
— Рекс, ты где Олеся потерял? — спросила Инга, вспугнув птаху.
Пёс дёрнул ухом и, оглядываясь, затрусил в лес — не по тропинке, откуда должен появиться Олесь, а в противоположную сторону.
— Ромка, будь здесь, я сейчас! — велела Инга и пошла за Рексом.
Пёс бежал быстро, то скрываясь в кустах, то появляясь вновь, так что Инге пришлось ускорить шаг.
— Рекс, подожди! — крикнула Инга, но пёс больше не показывался.
Лишь впереди лес на мгновение озарился светом, будто кто-то сделал снимок, используя необычную золотистую вспышку. Инга поспешила туда и вышла на берег озера. Было слышно, как напевает Ромка, продолжая свою игру, значит, лагерь близко. Рекс пропал, а прямо перед Ингой находился завал из упавших деревьев.
Словно неведомый исполин с разбегу бросился в озеро, оставив после себя короткую просеку. Стволы, сокрушённые чудовищным ударом, валялись поломанные, расщеплённые. Инга вспомнила ночной шум. Неужели это был не сон? Похоже, какой-то крупный предмет упал в озеро. Как-то по телевизору показывали место, где разбился самолёт. Там всё было усеяно обломками. А здесь — ничего, только поваленные, вывороченные из земли сосны… Может, метеорит?
— Олесь! — позвала Инга, поражаясь своему жалкому, нерешительному голосу. — Олесь!
— Мама! — прокричал из лагеря Ромка. — Скорее сюда!
Обеспокоенная, Инга бросилась к сыну. К счастью, он был цел — стоял, зайдя по колено в воду, и высматривал что-то на дне. Сразу вспомнилось загадочное подводное движение, которое Инга заметила утром.
— Ромка, быстро на берег! — выпалила она.
— Не ругайся, мама, — Ромка выглядел расстроенным.
— Что случилось? Ты почему меня звал?
— Там была золотая рыбка. Я поймал её! Руками!
— Где же она?
— Пропала, — с обидой в голосе сказал Ромка. — Она засветилась ярко-ярко, и я выронил...
Он подошёл к Инге и добавил, потупившись
— Я загадал желание…
Эти слова вышли серьёзными и печальными. Инга ощутила знакомое чувство вины перед Ромкой. Она знала, чего хочет сын. Рыбку выдумал…
Сзади хрустнула ветка.
— Инга, Ромка! — раздался голос Олеся. — Рекс не прибегал?
Инга вздрогнула от неожиданности и развернулась. Ну конечно, Олесь должен был найтись! Муж стоял — весь какой-то взъерошенный, растерянный, словно заблудившийся ребёнок. Он не был сердитым или обиженным… Инга не ожидала увидеть Олеся таким, но не это поразило её. Он впервые за долгое время назвал Ромку по имени — вот что было по-настоящему странным.
— Олесь, что случилось, где твой спиннинг?
Олесь развёл руками… 
***
— Ты совсем ничего не помнишь? — спрашивала Инга.
Она забыла обиды и теперь лишь тревожилась за мужа.
— Помню… Только у меня такое ощущение, словно это было не со мной. — Олесь поднял руку, за которую уцепился Ромка, и тот радостно задрыгал в воздухе ногами. — Вчера вот, например… Мрак какой-то! Мне так стыдно перед твоей мамой. Да и перед тобой… Что на меня нашло? Мама права во многом.
Утром тоже… Ты знаешь, я ощущал свою власть, когда ты проснулась и боялась заговорить. Потом на речке посвистывал… Гадко! И глупо, конечно… Поймал двух щук — здоровенную и маленькую, почти щурёнка. А затем словно провал… Как я оказался возле лагеря? Не знаю… Куда подевался Рекс?
— Он прибегал и скрылся в лесу. Там что-то большое упало в озеро! Столько деревьев поломано! Я не знала, как быть — тебя нет... Пойдём, покажу!
— Пойдём, только послушай… Я раньше не понимал… В общем, давно пора Ромку забрать к себе!
— Олесь, любимый, ты серьёзно? — воскликнула Инга.
— Ура! — крикнул Ромка и снова повис на руке у Олеся. — А на море меня возьмёте?
— Ещё бы! — улыбнулся Олесь. — Научу тебя нырять.
Инга провела ладонью по щеке мужа.
— Так всё необычно: и здорово, и страшно. Ты как себя чувствуешь?
Лицо Олеся опять стало растерянным.
— Не знаю… Что-то со мной не так. Провалы в памяти… Но про Ромку я не передумаю!
Тогда Инга обняла Олеся, прижавшись к нему, а Ромка пытался втиснуться между ними, и тоже обнять…
Счастье возможно! Теперь Инга убеждалась в этом. Оказывается, всё так просто! Олесь сказал «я не передумаю», и значит, у Ромки будет отец. Какой сегодня прекрасный день! Солнечный, тихий… Вчерашней бури словно не бывало… Вот и Рекс нашёлся. Замечательно!
Рекс появился на тропинке. Видимо, сделал крюк по лесу и вернулся. Он весело тявкнул и, вспугнув какую-то птаху, помчался за ней. Затем, оставив птицу в покое, приблизился и вдруг глухо заворчал.
— Рекс, ты где был? — обрадовался Олесь.
Он наклонился и хотел потрепать пса по голове.
То, что произошло дальше, было так неожиданно, что Инга даже не сразу закричала, продолжая улыбаться: Рекс кинулся на Олеся, целясь в горло.
Пёс не был крупным, но его внезапное нападение чуть не увенчалось успехом. Олесь упал, едва успев заслонить шею. Рекс вцепился ему в руку.
— А-а-а! — заголосил Ромка.
— Рекс, фу! — вопила Инга, колотя пса, но тот с яростным грудным клокотанием мотал головой, стремясь раздирать и рвать.
Наконец, Олесю удалось освободиться. Инга за ошейник оттащила Рекса. Давясь и брызгая слюной, он лаял, готовый вновь броситься в атаку.
— Ромка, поводок! — приказала Инга.
Она накрепко привязала к дереву бесновавшегося пса, затем подбежала к Олесю, который сидел на земле, осторожно ощупывая руку.
— Сейчас… Я аптечку, в машине… Сильно он тебя?  — задыхаясь, проговорила Инга.
— Ох… — ответил Олесь, и не понятно было, что он имеет в виду.
Рукав его рубашки был разодран, под ним виднелась глубокая рана. Её края, вывернутые наружу, набухли и золотились. Инга отшатнулась — ей показалось, что в ране копошатся жёлтые личинки, но она ошиблась — изнутри выпирало какое-то подсвеченное матовое тесто, постепенно залепляющее повреждение. Скоро от раны остался небольшой рубец, он быстро затянулся; следом сросся и рукав, принимая первоначальный вид. Рекс осип от лая. Он упирался лапами в землю и натягивал поводок.
— Инга, что это — неслышно спросил Олесь.
Дрожащими пальцами он расстегнул пуговицы и, скинув рубашку, осмотрел своё тело. Ромка хотел поднять сброшенную одежду, но она засветилась золотым, как будто разгораясь, и вдруг исчезла в яркой холодной вспышке.
— Мелкий, а ну отойди от него! — раздался знакомый голос, который исходил почему-то не от человека, сидящего перед Ингой, а сбоку. — Что происходит?
Мужчина подошёл. Рекс заскулил, жалуясь ему на плохое обращение. Инга увидела резиновые сапоги — в точности, как у Олеся, джинсы… Одна штанина влажная — наверное, мужчина провалился ногой в воду, пока ловил рыбу. В руке спиннинг и садок с двумя щуками — большой и маленькой. Рубашка, лицо… Не может быть! Хотя… Так и есть. Это он. В нём всё привычно, и теперь, когда их было двое, Инга не сомневалась, что пришёл настоящий Олесь — старый. Внутри у него нет золотой замазки для ран. А новый — странное существо, считающее себя Олесем, его отражение в кривом зеркале… А как хотелось наоборот — чтобы Олесь был отражением. Инга понимала — так никогда не будет. Ощущение счастья медленно покидало её, оставляя после себя обиду на того и другого.
Страха не было, только беспокойство: что если человеческая оболочка прорвётся, и золотистая начинка полезет наружу? Инга отступила на шаг от нового Олеся.
— Ромка, иди ко мне, — сказала она.
Но Ромка не шёл. Он взял нового Олеся за руку и не хотел отпускать.
— Инга, кто это — воскликнул Олесь. — Что он здесь делает
— Кто? Я думала, это ты!.. Рекс прибегал и пропал, а вместо него — вспышка. Ромка поймал рыбу, и она пропала. Катастрофа! — Инга махнула рукой, — вон там.
Что толку объяснять Бессмысленно! Самой бы разобраться — вот только лучше уже не будет, это точно. Скверно, сил нет!   
Новый Олесь поднялся, хлопая глазами. Вид у него был убитый. В растерянности, он слушал, что говорит Инга, но словно не понимал её. Проследив за её жестом, он развернулся и медленно пошёл, куда указала Инга. Может, решил, что она так хочет…
— Ромка, стой! — велела Инга. — Не ходи никуда! — Она силой удержала сына на месте.
Мужчина без рубашки удалялся. Его плечи поникли, голова опустилась. Теперь можно было вообразить, что это кто-то посторонний, не имеющий к Инге отношения. Идёт по лесу горемыка, сейчас скроется за деревьями, и больше никто его не увидит…
Голая спина незнакомца, бредущего в тени сосен, вспыхнула ярким золотом, словно невидимый осветитель навёл на неё мощный прожектор. Инга догадалась, что сейчас случится.
— Нет! — закричал Ромка.
Раздался вой Рекса.
***
Олесь сбегал осмотреть место катастрофы и тут же вернулся:
— Инга, успокой мелкого. Собираемся и выезжаем — надо сообщить о происшествии!
— Вообще-то, у моего сына есть имя.
Олесь удивлённо открыл рот.
— Ты это к чему?
— К тому, что он не собака.
— Решила затеять ссору? Совсем сбрендила? Тут творится чёрт знает что, а ты к словам придираешься?
Инга не ответила. Она присела на корточки рядом с Ромкой и обняла его за плечи.
— Это всё он… — рыдал Ромка. — Его прогнал! Я загадал — папу, и рыбка исполнила… И умерла… И папа умер! И-и-и…
— Никто не умер, Ромочка, сыночек! — шептала Инга. — Я не знаю, кто это такие, но они не настоящие, только похожи…
— Нет, настоящие! И-и-и…
 — Ну что, так и будем сидеть? — сердито спросил Олесь.
Инга почувствовала, как от досады сжимаются кулаки.
— Ты почему на речке посвистывал? — она посмотрела мужу в глаза.
— Посвистывал? — смущённо переспросил Олесь.
— Посвистывал, посвистывал! Соловушка ты наш… Торопишься? Так лети! А мы здесь подождём… Папу!
— Инга, ты понимаешь — тут аномалия! — сдавленным голосом сказал Олесь. — Вдруг опасно? Надо сообщить…
— Лети, сообщай… Аномалия!
Инга хотела сдержаться, но не смогла. Слёзы брызнули из глаз. Они с Ромкой ревели на два голоса, а Олесь, растерянный, стоял рядом.
— Ну, я ничего не понимаю…
— А что понимать? Дура я! Всё мечтала сделать Снимок… Надо было снять того… Как он сказал, что Ромку на море нырять научит…
Олесь озадаченно молчал. Сквозь пелену слёз Инге показалось, что выражение его лица такое же, как было у двойника.
***
Инге снился сон. Она шла по вечернему лесу, направляясь к озеру. Зачем туда идти, Инга не знала, но была уверена — озеро откроет тайну. В просвете между ветвями показалось закатное небо. Там величественно парила облачная рыба с золотым подсвеченным брюхом. Ни звука не раздавалось вокруг, словно Инга шагала по дну глубокого водоёма. Его поверхность — в недосягаемой вышине. По ночам она становится прозрачной, и тогда видно, что бескрайний мир по ту сторону полон манящих, загадочных звёзд. 
Вот и берег… Место знакомое: песчаный замок, построенный Ромкой, влажным холмиком торчит у самой воды. Инга оглянулась. Казалось, кто-то смотрит на неё, но вокруг — ни души. Она прижала ладони к груди. Руки пустые! Так не должно быть, что-то она потеряла! Что же? Такой привычный предмет — сейчас без него неуютно. Как будто пришла на вокзал без билета…
Осторожно, на цыпочках, она приблизилась к застывшему озеру. Сейчас всё выяснится — Инга чувствовала это. Она склонилась к воде, увидела своё отражение…
Вот и пропажа! Камера! У той, в озере, она была. Объектив направлен на Ингу. Что это значит? Вспышка… Мир перевернулся. Женщина с камерой смотрела на своё отраженье, которым была Инга.
Инга проснулась. Она лежала под елью на мягкой хвое. Кругом царил полумрак. Сколько она спала? И почему здесь, в лесу? Где Ромка, Олесь? Инга выбралась из-под низких ветвей, вытряхнула из волос иголки. Как страшно… Скоро ночь, а она не понимает, где оказалась. И ничего не помнит. Ромка строил замок, она развешивала спальные мешки… И вдруг — пустота. Надо поискать дорогу или тропинку.
Инга, озираясь, пошла наугад. Сосны, ели… Овражек заполнен дождевой водой, по краям крапива, «собачья колючка»… Поваленное дерево… Колея! Грунтовая колея — видно, здесь проехали недавно. След чёткий. Куда он приведет?
Инга ускорила шаг. Впереди показался просвет. Озеро! Как и в недавнем сне, она вышла туда, где находился их лагерь, но лагерь исчез. Автомобиля не было, вместо палатки — прямоугольник примятой травы, рядом фантик от конфеты — наверное, Ромка бросил. Где все? Почему не дождались её? Вспомнилось, как в детстве Инга ездила с мамой в деревню и потерялась в лесу. Пряталась от дождя под деревом…
А вот ещё дождь — холодный, хлёсткий. И ветер — рвёт зонтик из рук. Ромка шевелится в животе, как будто хочет устроиться удобнее и не может. Или желает убежать прочь, как и его отец, который сегодня бросил Ингу. Почему это приходит на ум сейчас? День рождения, когда ей подарили первый в жизни фотоаппарат… Выпускной — расставаться с одноклассниками грустно до слёз… 
Хлюпающий звук раздался со стороны озера. Забулькало, словно выдернули затычку из гигантской ванны. Быстрым потоком полилась куда-то вода. Инге показалось, что это воспоминания хлынули из неё наружу — всё новые картины проносились в памяти, сменяя друг друга, мелькая и перемешиваясь, не давая сосредоточиться…
Что всё-таки происходит? На удалении от берега образовалась большая воронка.  Шум как от плотины или горной реки.
Экскурсия на реку Жане… Инга ездила туда на автобусе от Геленджика. Загорелый незнакомец подал руку, помогая сойти. Потом оказалось, его зовут Олесь. Почему она сразу не рассказала про Ромку? Поцелуи в купе… Свидания, прогулки… Мятая театральная программка в потных руках, удивлённые глаза Олеся: «Сын?!»
Нет, не унять прошлого, как ни старайся! Должно быть, так чувствует себя человек, которому вкололи «сыворотку правды» — говорит и не может остановиться. А Инга не может не вспоминать. Внимательный зритель рядом. Он смотрит её жизнь, словно фильм. Прокручивает вперёд и назад, выхватывает сцены… Что он понимает? Кто он?
Воронка разрасталась. Даже грузовик легко провалился бы в неё, смытый стремительным водопадом. И вдруг поток иссяк. У воронки обозначились края, как будто искусственный атолл вынырнул из глубины. Чёрная матовая поверхность — закруглённая, гладкая. Замерев на мгновение, махина поднялась в воздух — гигантский бублик медленно вращался. Озеро, словно не желая отпускать диковинный аппарат, протянуло толстую водяную пуповину к его брюху, но не смогло удержать — потоки воды хлынули вниз, скатываясь в глубокую яму под дном летающего корабля.
Инга, замерев, следила за кораблём, который медленно поднимался всё выше, всплывая к проступившим на небе звёздам, будто к огням неведомых маяков. Она вдруг ощутила, что воспоминания оставили её в покое. Фильм кончился. Зритель, кем бы он ни был, выяснил всё, что хотел, а может, не разобрался и остановил просмотр… Но Инга не узнала самого главного — что произошло с ней сегодня. Как вышло, что она утром ждала возвращения Олеся с речки, а вечером оказалась одна в лесу? Эти часы её жизни остались во мраке, и хотелось крикнуть вслед кораблю «Стойте!» Почему-то Инга была уверена: таинственный наблюдатель, способный включать перемотку прошлого, находится там…
Надо попытаться вспомнить! Сейчас золотая рябь исчезнет, и она попробует… Ведь только что давние события оживали, заставляя ощутить всё заново. Инга обхватила голову руками. Почему тело сияет, словно подсвеченное? Повсюду блики… Что-то прекрасное случилось сегодня? Сбылась мечта? 
Вроде проясняется… Вспомнила! Картинка перед глазами — как снимок.
Мир вспыхнул золотом и перестал существовать.
«Ещё бы! — сказал Олесь Ромке. — Научу тебя нырять». И улыбнулся.








У ДЕТСКОЙ КРОВАТКИ

Скрипнули петли, и огонь в печи на мгновенье ожил, глотнув свежего ноябрьского воздуха. Притопнув на пороге, чтобы сбить с обуви снег, Отец вошёл и прикрыл за собой дверь. Перчатки он бросил на лавку, а импульсную винтовку повесил на гвоздь, вбитый в бревенчатую стену.
Мать и Бабушка, до того нарезавшие в мелкую стружку клубни гречневого дерева, оставили своё занятие и смотрели, как Отец расстёгивает наплечную суму из лосиной кожи и достаёт оттуда две увесистые тушки землеродок.
— Держи! — сказал он Матери, и та послушно взяла убитых зверьков.
Она распластала землеродок на столе. Тем же ножом, что резала клубни, вспорола им животы, вырезала кусочки внутренностей и, быстро положив в рот, принялась разжевывать, невольно морщась. Отец забрал тушки и выкинул за дверь, откуда немедленно раздались звуки собачьей грызни.
Он снял полушубок, шерстяной шлем, и теперь было видно, что он далеко не молод, как и Мать. Седина серебрилась в волосах, морщины покрывали угрюмое лицо. Сегодняшняя охота утомила его.
За землеродками приходилось ходить всё дальше, уже и в окрестностях белковой фабрики редко хоть одну встретишь. А саму фабрику Отец не любил: руины из камня и пластика, поросшие лесом, раскинулись на многие километры. Бродить там — только ноги ломать, да ещё, чего доброго, провалишься в подземную ёмкость или заблудишься в развалинах гигантских цехов. Пусть бы весной хоть один самец-землеродка забрёл в их края, тогда зверьки начнут плодиться как бешеные, каждые две недели принося потомство в глубоких норах…
Никто из собравшихся в комнате больше не говорил ни слова.  Тишина, ставшая привычной в последнее время, снова царила в этом жилище. Только ножи постукивали по доскам стола, да потрескивал в предвечернем сумраке фитиль светильника.
Отец подошёл к печи, чтобы зачерпнуть из чугунка горячий отвар мяты, и Бабушка молча посторонилась, пропуская его. Отец пил маленькими глотками, время от времени дуя внутрь жестяной кружки, чтобы почувствовать, как душистый пар приятно щекочет ноздри.
Допив, он поставил табурет возле детской кроватки и, отведя штатив с панелью управления, сел, в задумчивости прижавшись к гладкому никелированному боку.
Бабушка вздохнула и, отряхнув с рук гречневые крошки, сняла с вешалки ватный стёганый халат. Она не любила, когда Отец начинал рассказывать сказки, и опасалась этого.
— Пойду козу подою, — сказала Бабушка.
Она набрала в шприц сыворотки, взяла два ведра и, с трудом ступая, двинулась к выходу. Открыв дверь, замерла, прилаживаясь, как бы аккуратней миновать порог, неловко шагнула и, громыхнув вёдрами, вышла. Она была дряхла, и в последнее время чувствовала себя всё хуже.
— Вот что я расскажу тебе сегодня, — начал Отец, пристраивая голову на покатом боку кроватки и ощущая щекой, как прохладный металл постепенно согревается его теплом. — В некотором царстве, в некотором государстве, жило так много людей, что начался голод. Тогда правитель повелел искуснейшим магам построить белковые фабрики, чтобы накормить подданных. Маги принялись за дело и, собрав всех животных и птиц, а также некоторые растения, стали менять их гены и так, и этак…
Мать подкинула в печь несколько поленьев.
— Дрова кончаются, наколол бы, — негромко сказала она, но Отец словно и не слышал её.
— Много тварей произошло от этого колдовства, — продолжал он, — однако в конце концов маги преуспели, и сытную мясную похлёбку стали выращивать прямо в чанах, но и её на всех не хватало. Начались бунты и войны, сосед хотел отнять у соседа, чего и тому было мало… Один маг, уж не знаю — добрый или злой, а может, просто глупый, решил так: меньше будет людей, и драки прекратятся. Наложил он на всех заклятие бесплодия. И хоть мага давно нет, заклятие его действует.
Соединяются отцы и матери: из десяти пар, хорошо, у одной дитё родится. А дитё ещё выходить надо, без медицинской камеры — помрёт. Тут новая беда: не рождаются дети — некому работать и нужные вещи делать, да и как их делать — позабыли. Пользуемся тем, что от былых времён осталось, а дальше? Дальше-то что?
Отец замолчал, его кулаки сжались, а глаза устремились куда-то в даль, сквозь стену елового сруба, на обезлюдевшие земли. На многие километры вокруг не было живой души; год проходил за годом, и Отец смирился с тем, что никто не придёт сюда. Всё имущество их семьи было здесь, в доме, и нового раздобыть негде. Но главное сокровище — кроватка, и картриджа с медикаментами на одного человечка точно хватит…
Мать забросила гречневое крошево в котёл с кипящей водой и, помешав ложкой, сняла с огня, чтобы клубни распарились, а не стали твёрдыми.
— Выпьешь ещё мяты? — спросила она Отца, и тот молча протянул пустую кружку.
— Пей, — сказала Мать, — а я помогу маме.
Она оделась и вышла на улицу. Собаки ещё терзали то, что осталось от землеродок, пачкая снег красным, и Мать прикрикнула, чтобы они не путались под ногами.
Из тесовой закуты доносился голос Бабушки, распекающей за что-то козу. Обитая войлоком дверь была открыта и Мать увидела, как Бабушка, склонившись к приямку, пытается подвинуть ведро так, чтобы стекающая мутно-белая жидкость попадала куда надо, а мохнатая туша на дощатом помосте сверху ворочается, мешая ей.
— Что ты сиськой-то пляшешь? — ругалась Бабушка.
Мать вилами бросила в кормовой желоб несколько шматов силоса и пристукнула, чтобы пища съехала вниз, под тушу, где была пасть. Коза мигом успокоилась и начала чавкать. Молоко шло струёй, видно, сыворотка сегодня заквасилась хорошо.
Бабушка отпустила ведро и с трудом разогнула спину:
— Сколько можно пустой медкамере сказки рассказывать? Совсем свихнулся…
Мать заплакала.Бабушка произнесла то, о чём молчали последнее время. Слёзы текли по лицу и никак не хотели останавливаться, словно и ей вкололи какую-то сыворотку.
— Не будет у вас ребёнка, хоть всех землеродок выпотроши. Что тут поделаешь?
— Знаю… — прошептала Мать и, обняв Бабушку, уткнулась носом в её плечо.
— Ты меня послушай, доченька, — негромко продолжала Бабушка. — Я весны не увижу, это точно, вовсе жизнь из меня выходит. А если в медкамере подлечиться, глядишь — ещё лет пять… Понимаешь? Если бы ребёнок был — так и ладно, но ведь нету!
— Я поговорю с Отцом, — сказала Мать, вытирая слёзы.
Ведро давно наполнилось до краёв, земля вокруг него была влажной. Коза отдала всё, что могла, лишь отдельные капли падали время от времени. Мать осторожно перелила часть молока в другое ведро.
— Иди, а я приберу тут и закрою, — сказала Бабушка.
Захватив вёдра, Мать вышла из закуты и огляделась. Лес, начинавшийся сразу за забором, замер, припорошенный снежком; закатное солнце ещё кое-где пробивалось сквозь вершины елей. Напиленные колоды грудой лежали у дровяного сарая, Отец всё никак не соберётся их поколоть. Если ему не придётся охотиться на землеродок, он сможет как следует заняться хозяйством, да и вместе они будут проводить больше времени...
Луч солнца мелькнул в ветвях и пропал; кругом будто разом стало темнее. Мать вздохнула поглубже, чтобы последние всхлипы вздрогнули где-то глубоко в груди, и пошла в дом.







ИСТИННЫЙ ЦВЕТ РАЗОЧАРОВАНИЯ

— Я больше не стану давать тебе денег вперёд, — отрезал торговец Кумех-Тан. — Положение изменилось. Перед Празднествами много охотников съехалось в город, а когда веселье закончится, кое-кто бросит здесь якорь. Хитрец Схо, Гулиген, Алемиоль — они точно останутся. Знаешь, сколько я плачу им за каждого разочарованного? Шесть монет!
— Были времена, ты платил десять, — сказал Руммах.
— Были времена, когда сила магии не знала предела, — засмеялся Кумех-Тан. — Слышал эту сказку? Не нравится цена — обходи стороной мой корабль. Если приведёшь невинную девушку, к тому же молодую и красивую, получишь восемь. Но только после того, как я посажу птаху в клетку.
Кумех-Тан с усилием поднял своё грузное тело из обитого замшей кресла, давая понять, что разговор окончен. Руммах развернулся и, поклонившись низкой притолоке, вышел на палубу. Четверо воинов, сидя на ящиках, играли в кости. Копья стояли рядом, прислонённые к мачте. Руммах махнул рукой на прощанье, но никто не сделал ответного жеста.
Деревянные сходни заскрипели под ногами. Перебравшись на берег, Руммах зашагал прочь от моря, направляясь внутрь городской стены.
Солнце щедро заливало улочки портового района теплом и светом. В дни чествования Небесной Матери всегда ясно. Гудели насекомые, в воздухе чувствовался пряный дымок от жаровен, в которые горожане кидали шарики благовоний. В тени забора дремала дворняга. Двое мальчишек, зачерпнув из колодца воды, украдкой шептали над ведром Пьяное заклинание. Они настороженно уставились на подошедшего Руммаха.
— Дай сюда! — велел он, забирая ведро. — Малы ещё…
Мальчишки бросились наутёк. Охватив губами деревянный скользкий край, Руммах сделал несколько жадных глотков, чувствуя, как хмельной напиток приятно растекается внутри. Неплохо бы наполнить вином флягу, но человек, в дни Празднеств запасающий вино, выглядит подозрительно.
Смех торговца, казалось, ещё звучал в ушах. Руммах ощутил жгучую ненависть к этому куску сала. Подонок! Делает работу чужими руками и получает барыши. Попробовал бы с кристаллом пройтись по городу!
Однажды Руммах видел, как толпа растерзала охотника. Всё произошло в считанные минуты. Когда подоспела стража, задерживать было некого — окровавленное тело валялось в пыли. Тогда хотелось одного — бежать прочь, но благоразумие победило страх, и, обливаясь липким потом, Руммах застыл на месте, в то время, как возбуждённые горожане толклись вокруг, напирая и вытягивая шеи. Рыжая торговка в переднике взволнованно объясняла всем: «Вижу, эта дурища ему в рот глядит, сомлела вся, а он камушек-то в пальцах так и крутит!»
Тогда Руммах понял, что следует сделать кристалл незаметным. Купил у ювелира недорогой перстень, вытащил из оправы цветную стекляшку и вставил туда кристалл. Перстень, развёрнутый камнем к ладони, выглядит как обычное кольцо, а в нужный момент легко прикоснуться к кристаллу разочарования…
Перстень и теперь при нём. Быстро глянув по сторонам, Руммах достал его из-за пазухи и надел на палец. Сколько раз еще суждено ему сотворить заклятие разочарования, наблюдая, как жертва меняется в лице? Рано или поздно всё кончится — никто из охотников не умирает своей смертью. Как тяжко чувствовать себя ночным хищником, который крадётся к загону со скотом, ожидая, что в любой момент на него спустят свору свирепых псов. Не проще ли выйти на площадь и крикнуть: «Я сын Ночи!» Или с обрыва броситься в море…
Нет, идите в бездну, псы! Руммах ещё поживёт! Сегодня, когда все беспечны, самое время для охоты. Пока деньги не забрали другие — те, про которых говорил торговец. Вот бы встретиться с ними! Посмотреть, кто за шесть монет готов рисковать головой…
— Эй, ты почему такой хмурый? — игривый голос прервал размышления Руммаха. 
Румяная пышная женщина, перегнувшись через каменную ограду, широко улыбалась. Глаза с поволокой, значит, магия уже действует. Какой знакомый взгляд! Они все глядят так, и верят любой чуши, которую расскажешь. Можно представиться моряком, звездочётом или дрессировщиком хищных зверей. Обещать что угодно... Всё равно они идут за тобой — очарованные, беспечные, окрылённые сладкой мечтой. Чем выше уносит надежда, тем ужасней падение. Как вздрагивают они, когда, коснувшись кристалла, шепчешь заклинание…
Провалиться вам со своими мечтами! Он устал надувать эти мыльные пузыри. Руммах сжал руку в кулак, почувствовав пульсацию кристалла. Игривая толстуха отшатнулась. Не промолвив ни слова, она стала пятиться вглубь своего дворика. Губы обиженно скривились, плечи опустились. Ничего, скоро придёт в себя. Ей сегодня повезло — соседи рядом, да и прохожие могут обратить внимание на подозрительного незнакомца.
Придётся поискать другую. Лучше пойти на площадь — в сутолоке легче найти подходящую жертву, и люди не всегда замечают, что творится у них под носом. Впрочем, везде надо держать ухо востро.
Хорошо бы сейчас иметь в кармане пару монет, вот было бы здорово! Руммах представил, что сегодня можно предаться отдыху… Купить побольше еды, а вино в этот день всегда льётся рекой — в свой праздник Небесная Мать не отказывает никому из тех, кто желает выпить в её честь. Любой забулдыга может зачерпнуть воды и сотворить Пьяное заклятье. Но только не Руммах, ведь он давно связан с магией Ночи.
Угрюмому подростку, каким он был, казалось заманчивым получить власть над женщинами. Он ошибался, думая, что заставит полюбить себя. Женщины, очаровываясь, даже не замечают его. Смотрят — и видят кого-то другого. А разочарованные… Им всё равно, но если бы могли, они бы его ненавидели.
Теперь ничего не изменить. Магия Ночи метит человека на всю жизнь. Руммаху не доступно ни одно Светлое заклинание, а когда их произносят другие, он вынужден страдать. С кем бы он ни общался, его сущность рано или поздно раскроется, поэтому у него нет ни друзей, ни знакомых. Кто протянет руку изгою? Даст работу, позволяющую прокормиться? Только Кумех-Тан платит ему деньги. Пропади пропадом его жадность!
***
По мере приближения к центру города  улицы становились чище и просторней, всё больше гуляющих попадалось навстречу. Дома крыты не щепой, а черепицей или морскими раковинами. На углу монах с ящиком для сбора пожертвований, по обычаю, читал нараспев легенду, известную всякому. Двое маленьких ребятишек пристроились рядом, раскрыв рты. Их лица выражали любопытство.
— Были времена, когда сила магии не знала предела, — тянул монах.
У него эта фраза звучала почтительно — совсем иначе, чем в устах Кумех-Тана.
Не ведая, зачем он это делает, Руммах остановился и стал слушать. На мгновенье он почувствовал себя ребёнком, который не знает окончания легенды, и тихий бубенчик надежды дрогнул где-то вдалеке. Стыдясь своей наивности, Руммах внимал певучим словам:
— …не знала предела, ведь некому было заклятьями истощать её. Во всём мире жили двое — Небесная Дева и мрачный великан, обитавший в пещере, на вершине горы Оснутиатис. Великан хотел обладать Девой, но был злобен и нечист, Дева лишь потешалась над ним.
«Приди, согрей моё ложе!» — смеясь, кричала она великану и нежилась в облачной перине, а Великан лишь скрежетал зубами, стоя на краю обрыва.
«Настанет день, ты почувствуешь, как глубока может быть пропасть, — сказал он, — и познаешь разочарование».
С этими словами великан скрылся в пещере и не выходил оттуда тысячу лет, а когда появился вновь, его шею охватывала цепь, на которой был подвешен кристалл, отблёскивающий на солнце мрачным фиолетовым светом. Кристалл, добытый в недрах горы, обладал огромной магической силой. Невозможно было противостоять ей. Сердце Небесной Девы вдруг сжалось от неизведанного ранее трепетного и сладкого чувства. Дивная музыка зазвучала вокруг. «Мы будем счастливы вместе», — подумала Дева и спустилась с небес.
«Любимый, я пришла к тебе!» — сказала она великану.
А тот прикоснулся к кристаллу, и гром расколол мир на части — так показалось Деве — и почва ушла из-под ног, открывая бездну.
«Твоя душа – сухая трава, — произнёс великан заклинанье, — а воля моя — огонь. Вспыхнула ярко надежда, лишь пепел остался теперь. Познай глубину разочарования!»
Магия волшебного камня была столь сильна, а отчаяние, охватившее Деву, так глубоко, что сделалось ей всё вокруг безразлично, и стал великан её властелином. Он владел своей рабыней, когда вздумается, а после лежал, развалясь; она же искала насекомых в его нечёсаных, грязных волосах.
Однажды цепочка, державшая Кристалл Разочарования на шее великана, лопнула. Магический камень ударился о скалу и распался на множество осколков, которые полетели вниз с высокой горы Оснутиатис и рассеялись по миру. В тот же миг невольница почувствовала, что свободна, и ушла прочь от пещеры, а великан её не нашёл. Но путь на небо ей был заказан, ведь в чреве носила она детей великана.
В свой срок разрешилась Небесная Мать от бремени, дав начало человеческому роду. Незримая, бродит она по миру, помогая своим детям, а тех, кто живёт обманом, лишает материнской любви…
Монах сделал паузу и посмотрел на Руммаха. Опустив глаза и сутулясь, тот поспешно направился дальше.
Нет! Монах не поведал ничего нового. Имей Руммах деньги, он не пожертвовал бы и медяка храму той, что лишила его любви…
***
Казалось, полгорода собралось на центральной площади. Толпа обступила дощатый помост, где актёры разыгрывали уморительное представление. Зрители покатывались со смеха и ревели от восторга. Пищали дудки, громыхал барабан, пахло свежеиспеченными лепёшками и жареным мясом. Жонглёры в зелёных колпаках быстро и ловко перебрасывались десятком спелых плодов, успевая между делом откусывать от них, чем вызывали одобрительный и весёлый гомон публики.
Вглядываясь в толпу, Руммах неторопливо обходил кругом площадь. Лёгкие платки девушек, головные уборы замужних женщин, украшенные вышивкой… Лица самые разные — красивые и не очень, молодые и старые, но все веселы. Мелькнул букетик цветов — его обладательница заливисто хохотала, облокотясь на руку своего спутника. Серая накидка заслонила на мгновение счастливую парочку, и тут же сама скрылась из вида. Руммах успел заметить только красивые тонкие пальцы, перебирающие «бусы судьбы», и локон каштановых волос, выбившийся из-под капюшона. «Печенье! Дёшево!» — заорал в самое ухо здоровяк с корзиной и плечом раздвинул толпу, пробираясь куда-то…
Руммах плыл вместе со всеми, прихотливое людское теченье медленно кружило его, словно щепку, попавшую в водоворот. Вспомнилось детство — тогда он любил, сидя на мостике, кидать в реку всякий сор. Прохладная вода нежно журчала, лаская босые ноги. Палочки и куски коры с тихим плеском отправлялись в долгое путешествие, приятное, как солнечный день. Тростник, кланяясь ветру, шептал что-то на своём языке, который становился понятен, если долго вслушиваться. Куда всё это делось? Комок подступил к горлу, слёзы навернулись на глаза. Небесная Мать, ты несправедлива!  Руммах оглянулся назад. Все его кораблики занесло в стоячую заводь, где они покачивались в тине вместе с клочьями грязной пены и разлагающейся мёртвой рыбиной.
Опомнившись, Руммах посмотрел по сторонам. Шорох тростника затих, перестав заглушать остальные звуки, но Руммах успел услышать нечто важное. Сейчас он соберётся с мыслями, и поймёт…
Вольер для поединков боевых ящериц, возле которого стоял Руммах, был сколочен из жердей. Собравшиеся вокруг люди ожидали интересного зрелища. «Делайте ваши ставки!» — приглашал владелец аттракциона, одетый в костюм с блёстками.
— Помоги мне определиться, я не знаю на кого ставить, — с улыбкой обратилась к Руммаху незнакомка в свободной серой накидке. Лёгкая ткань скрывала всю её фигуру. Капюшон защищал голову от солнца. Женщина отвела со щеки каштановый локон. — Поможешь?
Руммах оторопел, так незнакомка была красива. Не той вульгарной красотой, какая продаётся за деньги в портовом районе. И не мраморной красотой статуи из Непорочного сада. Так может выглядеть Небесная Мать, если вздумает явить смертным свой облик. Ростом не ниже Руммаха, но не сутулая, как он, а стройная и лёгкая.
Руммах облизнул пересохшие губы. Украдкой огляделся. Никто не обращал на них внимания. Заговорить, очаровать… Она последует за ним куда угодно... Вывести подальше от чужих глаз, а там — перстень на пальце, достаточно лишь сжать руку в кулак… Можно овладеть ей где-нибудь на берегу моря, перед тем, как передать гребцам с корабля Кумех-Тана.
Разочарование убьёт её красоту. Взор потускнеет, лицо сделается бледным, и она станет со всем соглашаться. Может и улыбаться, если велеть. Но это будет улыбка мёртвого тела, из которого вынули душу…
Тина подступила к самому горлу, в ноздри ударил сырой гнилостный запах. Ещё мгновение, и зловонная жижа сомкнётся над головой. И вдруг, — словно прогремел гонг,— Руммах понял, что хотел сказать ему тростник, и ринулся к проточной воде, оттолкнув руками большую дохлую рыбу, уткнувшуюся в спину. 
— Осторожней, приятель! — недовольно проворчали сзади, но Руммах не ответил, быстро снимая перстень с пальца.
Маленький предмет упал на землю, не замеченный никем. «Потом его найдут», — мелькнула мысль, но Руммаху было всё равно. Он стремился скорее избавиться от кристалла, пока не передумал. Он завоюет сердце этой женщины по-настоящему, без магии. Или умрёт с голода, ведь без перстня он больше не охотник. Ну и пусть, лучше смерть, чем эта вонючая заводь!
Руммах почувствовал, как ослабла и сошла на нет магическая сила, которая влекла к нему женщин и помогала очаровывать их. Сила, от которой он только что отказался. Сейчас незнакомка утратит к нему интерес и отвернётся. Тогда всё будет потеряно. Отчаяние сдавило сердце. Попробовать найти перстень? Поздно! Слишком опасно! Значит, конец…
— Ты не желаешь со мной разговаривать? Прости, видно, я отвлекаю тебя от раздумий, — голос незнакомки звучал в ушах небесной музыкой. — Наверное, у тебя беда?
— Нет, нет! Не беда — наоборот! — торопливо заговорил Руммах, чувствуя себя канатоходцем, без страховки ступающим по тонкому тросу.
— У тебя радость? — засмеялась женщина. — Ну, так помоги мне, наконец, решиться!
Тонкие пальцы, перебиравшие «бусы судьбы», пропустили знаки «опасность», «хлопоты», «новости» и остановились на знаке «удача».
— Ставь вон на ту, — сказал Руммах, ощущая, что тонкий канат кончился, и под ногами твёрдая опора.
— Хорошо! Брат учит меня всегда доверять сердцу. Теперь сердце подсказывает, что тебе можно верить.
***
Новую знакомую Руммаха звали Леми. «Полное имя длинное, зови меня Леми, — сказала она, — как зовёт меня брат, и звала мама, пока была жива». Руммах смутился, будто его пригласили познакомиться с семьёй Леми, и в то же время радовался — Леми нравилась ему всё больше. Она настояла на том, чтобы Руммах забрал себе часть скромного выигрыша: «Если не возьмёшь, удача отвернётся от меня!» Тогда Руммах предложил угостить её на эти деньги, и Леми с улыбкой согласилась.
Она много говорила — открыто и просто, как будто истосковалась по внимательному собеседнику, способному выслушать её. Рассказывала о своей жизни — без лишних подробностей, которые не станешь раскрывать первому встречному, но с подкупающей откровенностью.
— Ты знаешь, мой брат убеждён — всё, что может случиться с нами, известно заранее. Как будто записано в книге… Вот ты сейчас задумался, а кто-то открыл страницу и прочёл твои мысли. Понимаешь? Ты остановился, посмотрел на меня — там и это есть. Вся твоя жизнь. И моя…
Брат делает на продажу разные вещи — чтобы гадать. Люди думают, это безделушки, как у прочих торговцев, покупают ради забавы. А брат говорит им: «Узнать судьбу — пустяк, стоящий мелочи, что вы мне дали. Когда решите изменить судьбу — заплатите настоящую цену». Я думаю, так и есть. Если хочешь, чтобы твою книгу исправили, надо отдать переписчику что-то дорогое… Верно? — Леми бросила быстрый взгляд на Руммаха. — Не могу понять — согласен ты со мной, или нет. Ты всё время молчишь, а мне хотелось бы узнать тебя лучше…
 Почва опять ушла из-под ног, стоило Руммаху подумать, что придётся рассказывать о себе. Солгать ей? Проще было заморочить голову, прибегнув к помощи кристалла… Признаться, что до сегодняшнего дня он пользовался магией Ночи? Поверит ли Леми его решению завязать с прошлым? Примет таким, как есть, или с отвращением отринет? Позовёт стражу?
Словно читая мысли, Леми взяла его за руку:
 — Похоже, тебе нелегко. Не знаю, что произошло, но верю — ты подходящий человек. Если решишь рассказать, позже я выслушаю тебя.
— Подходящий?
— Я имела в виду — хороший, — поправилась Леми. — Такой, как мне нужен.
Руммах сжал её руку, и дальше они пошли, не расцепляя пальцев. Добравшись до окраины города, где всё дешевле, зашли в рыбацкую таверну; там за пару медяков им налили по большой миске ухи и дали несколько ломтей чёрствого хлеба. Других посетителей в этот час не было, поэтому хозяин принёс еду и удалился в заднюю комнату. Руммах и Леми остались одни.
С тех пор, как Руммах встретил эту женщину, его не покидало ощущение волшебного полёта. Почему он не выкинул свой кристалл раньше? Чего боялся? Оказывается, он тоже может быть интересен! И не кому-нибудь, а Леми, которая обликом похожа на саму богиню-прародительницу. Она небогата, но честна и доброжелательна. Алчный, суровый мир не любит таких, но она здесь, и её глаза… Прекрасные и по-детски беззащитные. А Руммах — подходящий человек. То есть хороший… Что это значит? Наверное, он может позаботиться о Леми. Но как? Ведь он сам изгой в этом мире…
«Любовь поможет мне, — подумал Руммах, и повторил про себя, — Любовь. Я её люблю.»
— Ну вот, кажется, тебе лучше, — сказала Леми. — Теперь ты сияешь, словно у тебя и впрямь радость.
— Это из-за тебя…
— Правда?
— Правда!
Леми опустила глаза. Лёгкая улыбка играла на её губах. Руммаху захотелось поцеловать Леми. Словно чувствуя его состояние, она придвинулась ближе, коснувшись Руммаха бедром.
— Видишь? — спросила Леми, показывая «бусы судьбы». — Это подарок брата. Я всегда гадаю на них. Он сам изготовил бусы — пришлось много раз нырять в море, чтобы добыть хризаэндр разного цвета. Для каждого знака — свой. Смотри: оранжевый — «радость», красный — «гнев»…
Леми перебирала бусины, а Руммах млел от счастья. Признание в любви окрылило его. Щёки горели. Никогда ещё он не испытывал подобного. Чувствам было тесно в груди, словно кто-то надул внутри множество упругих звонких пузырей, в каждом из которых отдавался учащённый стук сердца. И вот уже сотни прозрачных переливчатых оболочек поплыли в полумраке таверны, а в груди всё так же ныло — сладко и нежно. Воздух кругом сделался радужным от мельтешения мыльных пузырей, ведь Руммах снова сидел на мосту и выдувал через соломинку одну разноцветную вселенную за другой, и вдруг, сделав особенно глубокий вдох, сам поднялся в воздух и полетел, раскинув руки.
Какое праздничное настроение! Наверное, потому, что сегодня день Небесной Матери — лучшее время для охоты, пока горожане беспечны и веселы. Впрочем, нет! Больше никогда не будет охоты, Небесная Мать снова его полюбила. Вот она, в серой накидке сидит рядом и называет цвета, которые видит:
— Красный — «гнев», жёлтый — «печаль», изумрудный — «разлука», фиолетовый — «сухая трава».
Не понимая, причём здесь трава, Руммах встряхнул головой. Пузыри с лёгким звоном лопнули. Леми была серьёзна. Её пальцы сжимали фиолетовую бусину. Только сейчас Руммах заметил, что камень лишь напоминает хризаэндр.  Леми держала кристалл разочарования.
— Твоя душа — сухая трава, — гремело эхо её голоса. — Воля моя — огонь!
Волна удивления и ужаса, накрывшая Руммаха, схлынула с последними словами заклинания, и вода, покрытая пеной и тиной, успокоилась. Руммах ещё слабо шевелил жабрами, но чувствовал, как стремительно начинает разлагаться, теряя чешую. Выпученными рыбьими глазами он следил за мальчиком, который бросив в реку последнюю щепку, перешёл на берег. Там его ждала женщина в белоснежном одеянии. Она ничуть не походила на Леми, и теперь Руммах понял, как должна выглядеть Небесная Мать, явившая смертным свой облик. Женщина ласково обняла мальчика за плечи, и повела по лугу — куда, Руммах уже не видел, поскольку свет померк, и все краски вокруг стали оттенками фиолетового, который и был истинным цветом разочарования.
***
— Где эта потаскуха? — спросил Кумех-Тан. — Ты уверен, что ей сегодня посчастливилось?
— Видел своими глазами, как она уводила с площади высокого мужчину, — ответил Гулиген. — Сутулый, но выглядит крепким. По ту сторону моря легко сбудешь его за хорошую цену. И, кстати… Не называй мою сестру потаскухой!
— Иди в бездну! Если она сейчас не явится — отчаливаем. Не хватало ещё неприятностей со стражей. Грузитесь в лодку!
Раздался шорох гальки. Гребцы, хорошо различимые в лунном свете, спихнули в воду большую шлюпку. Трое разочарованных — две женщины и мужчина, покорно залезли внутрь и замерли. Охотники, которые привели их, давно получили деньги и растворились во мраке.
Укромную бухту отделял от города мыс, покрытый фруктовым садом. Время от времени над деревьями мерцали всполохи фейерверков, освещая каменистый берег и силуэт разрушенной лесопилки на холме.
Две фигуры спускались по тропинке к морю.
— Проклятье! — выругался Кумех-Тан. — Я же говорил, что Леми сегодня не повезло. И Руммаху тоже! Вы что — знакомы? И зачем притащились сюда пустые? Я же сказал — в долг не даю!
— Для тебя я — Алемиоль, — сказала женщина, — а Леми — это семейное прозвище. Привет, братец!
— Здравствуй, Леми! — весело ответил Гулиген. — Я говорил, что ты приведёшь разочарованного, а Кумех-Тан сомневался…
Торговец подошёл к спутнику Алемиоли и, вглядевшись ему в лицо, расхохотался:
— Руммах, ты меня удивил! Клянусь Оснутиатисом, я не знаю истории веселее! Ну, что ж… Полезай в лодку!
Тот, кого раньше звали Руммахом, молча занял место рядом с другими разочарованными.
Алемиоль, получив с торговца плату, вместе с братом направилась прочь.
— Знаешь, что я сегодня про тебя выдумала? — раздавался её голос. — Что ты веришь в судьбу…
— Хочешь, чтобы я тоже купил себе разноцветные бусики? — отвечал Гулиген. — Не дождёшься! Судьба — похотливая девка, когда-нибудь она мне изменит. Но не сегодня! Пошли веселиться, пока есть деньги…